Серебряная подкова

Тарджеманов Джавад

А он-то, Яковкин, ослепленный вниманием старика Румовского к этому щенку адъюнкта Корташевского, начал было приближать его к себе... Ну, слава богу, с ним покончено, и Врангель не рассержен, судя по тому, с какой довольной улыбкой выслушал он рассказ о заслуженном наказании дерзкого безбожника. Теперь главный вопрос - это проклятая баллотировка. Еще и закрытая: не узнаешь, кто подсунул тебе черный шар...

Наконец подошел день выборов, 16 сентября 1810 года. Директор-профессор не ошибся: в ректоры не прошел он. За него было подано только три белых шара,

один из которых опустил он сам. Яковкин был избран лишь деканом отделения словесных наук. С горя он даже захворал и несколько дней пролежал в постели.

Бывшему "ректору" не терпелось найти виновника, настроившего против него избирателей. Он перебирал в своей памяти всех подозрительных, пока не задержался на Лобачевском. Не тот ли? Ведь однажды он уже скомпрометировал его: подговорил студентов идти к губернатору.

Да и сейчас, видимо, действует по наставлению Корташевского, которого Яковкин вынудил уехать из Казани. "К тому же осмелился предерзостно помышлять об Анне", - отметил Яковкин, забывая, что еще недавно сам присматривался к молодому студенту.

Уверившись в такой догадке, он приказал Кондыреву немедленно учредить за вероотступником строгий надзор.

Субинспектор, уже давно следивший за непокорным студентом, чтобы свести с ним счеты за его едкие эпиграммы, был очень доволен таким поручением. Теперь он, как тень, повсюду следовал за Лобачевским, держа наготове объемистую карманную тетрадь, в которую записывал каждый опрометчивый шаг Николая.

Все донесения Кондырева и рапорты Яковкина преследовали одну цель добиться в ближайшее время исключения Лобачевского из университета. Оба торопились. Но выполнить им это было не так-то просто. Преподаватели университета и сам попечитель академии Румовский хорошо знали о чрезвычайных способностях молодого студента. И конечно же будут защищать его. Поэтому нужны были весьма веские факты, которые изобличали бы Лобачевского в самом предосудительном поведении.

Однажды, в час урока случайно вернувшись в камеру, Николай застал у своего стола субинспектора. Тот рылся в его тетрадях.

– Кто вам, господин Кондырев, разрешил хозяйничать в чужом столе? крикнул Николай с порога.

Субинспектор выронил на стол все, что было у него в руках.

– Вам нужны мои записи?
– подошел к нему Николай.
– Хотите передать их Яковкину?

Кондырев молчал, губы его дрожали.

Николай схватил на столе пачку тетрадей и сунул их ему под нос.

– На, возьми, подлец!

Субинспектор испуганно попятился и выскользнул из комнаты.

– Обыск!
– произнес Николай, закрыв глаза руками.
– До чего уже дошло! Как дальше учиться в такой обстановке?
– Он зашагал по камере.

С кем посоветоваться? Ибрагимов?.. Николай Мисаилович еле жив... Симонов?.. Но тот, кроме астрономии, больше ни о чем ни думать, ни говорить не может... Анна?.. Ее нет в Казани - отправили в Петербург. Несомненно, чтобы отдалить его... Но так ли это? Не сама ли она в последнее время уклонялась от свиданий? "Как

бы вы ни любили меня, вспомнились ее последние слова, - наука всегда будет вам первой дамой сердца". Так она сказала... С этого началось... А что, если этим и кончится?

Он торопливо сунул тетради в ящик стола и, задвинув его, выбежал на улицу.

Куда же? Не все ли равно?.. К Бартельсу! Тот поймет!

Бартельс, новый декан отделения физических и математических наук, встретил Николая в дверях кабинета.

Внимательные глаза его испытующе посмотрели на юношу сквозь большие круглые очки, всегда немного сползавшие с носа.

– Что-то случилось? Не так ли?
– спросил он, усаживая гостя на диване и сам опускаясь в кресло рядом.
– По глазам вижу.

Но, всмотревшись ближе в расстроенное лицо юноши, отвернулся и начал перебирать какие-то бумаги на круглом столике.

– Ну-ну, - продолжал Бартельс, деликатно дав гостю немного успокоиться, - Ждал вас, чтобы услышать, как все было на самом деле. Говорят, вы опасный еретик, милый друг. Вот в этом прежде всего и покайтесь. На прошлом заседании совета все выступление господина Яковкина было посвящено только вам. Большая честь. Но я ничего толком не понял. Хорошо, что вы сами пришли ввести меня в курс дела. Я к вашим услугам.

Бартельс говорил это, внимательно рассматривая бумаги. Но с последними словами он сгреб их в одну кучу и, откинувшись на спинку мягкого кресла, водворил сползающие очки на свое место. Сквозь круглые стекла на Лобачевского смотрели умные, доброжелательные глаза.

– Я к вашим услугам, - повторил Бартельс и подвинулся глубже в кресло, выказывая готовность к долгому обстоятельному разговору.

Этот разговор действительно получился долгим и тем самым в большой степени возвратившим Николаю душевное равновесие. Бартельс внимательно слушал его, пе перебивая, и, когда Николай кончил, крепко пожал ему руку.

– Замечательно! В этих исследованиях вам посчастливилось напасть на совершенно другой - новый путь, не похожий на старые. Да-да! Вы превзошли своих учителей.

Николай смутился.

– Что вы, герр профессор! По существу мпою ничего еще не сделано. Только ищу...

– Вот именно, - перебил его Бартельс.
– Ищете! Упорно! Это редчайшая, к сожалению, в наше время способность. И, не сомневаюсь, найдете. Однако...
– Профессор поднялся и, молча пройдясь по кабинету, снова сел.
– Однако ваши мысли действительно слишком решительны.

Мы не привыкли еще к такой самостоятельности в иссле-"

довании коренных вопросов мироздания. Оказывается, не зря господин Яковкин испугался. Многим еще не по вкусу придется ваша точка зрения. Потому что разрушает церковные представления о мире. Вероятно, поэтому и установлена слежка за вами. Нужно вам немедленно принять меры предосторожности: во-первых, надежно спрятать свои записи, а также и некоторые книги, которыми вы пользовались. Во-вторых, временно, для видимости, прекратить философские исследования...