Серебряная свадьба полковника Матова (сборник)

Стоянов Людмил

Поблизости на лугу позванивают колокольчики других четырех лошадей. Пожитки разложены на траве, сейчас они будут навьючены, и мы отправимся дальше.

Отец ждет, пока мать успокоится, смотрит на небо, на лес, на поляну и говорит, вздохнув полной грудью: — Хорошо, черт побери!

Из маленького белого домика вышел невысокий плотный человек, лысый, с желтыми кошачьими глазами на широком лице, в сером летнем пальто внакидку. Он медленно приковылял к нам на кривых ногах, по-приятельски поздоровался:

— Доброе утро, учитель!

Ну как, мы в полной готовности, а? — И засмеялся, показывая под щетинистыми усами желтые изъеденные зубы. — Вот и превосходно. Поедете по холодку. Это ваши вещи? О, какое красивое блюдо! Откуда оно у вас? Похоже, албанское. Верно? Так я и думал. Тюфяки, одеяло, посуда — вся домашняя утварь…

Перед сундуком, разрисованным разноцветными длиннохвостыми птицами, он в восторге остолбенел:

— Художественная отделка!

В этом сундуке мать хранила все самое ценное и дорогое, что у нее было: свое приданое, украшения, белье, верхнюю одежду.

— Что же там внутри? — спросил чиновник и поднял крышку. — А, одежда.

И он начал вытаскивать вещь за вещью небрежно, нехотя, все время повторяя:

— Хорошее платье. Домашняя работа. Браво, госпожа.

Вынул искусной вязки фартук с пестрыми цветами.

— Хороший фартук. Чудесный. Хорошая вещь. Браво, госпожа.

Он долго им любуется, щурит глаза, отступает на один шаг и не перестает хвалить, так что щеки матери слегка розовеют.

Рассматривает сверток белого шелкового полотна с желтой каймой.

— Сколько метров в этом куске? — спрашивает мимоходом.

— Сколько аршин, — быстро вмешивается отец. — Она в метрах не разбирается.

— Тридцать аршин, — отвечает мать.

— Значит, около двадцати метров. Откуда оно у вас?

— Сама… Сама и шелковичных червей выкормила, сама и полотно выткала, — говорит мать, испуганно глядя на отца.

Чиновник поддернул пальто над левым плечом и озадаченно задумался. Потом сказал:

— Это хорошо, госпожа, что вы сами его ткали, но плохо, что его много. Надо посмотреть в циркуляре, сколько метров можно ввозить через границу для личных нужд.

Он откладывает сверток в сторону и продолжает рыться в сундуке, вытаскивать домотканые полотенца, рубашки, чулки, косынки, серебряные пряжки, золотые монеты для ожерелья… Все разглядывает, все хвалит.

— Браво, госпожа! Как вас не обобрали эти турки. Сейчас посмотрим, что делать с шелком. Удивительные, учитель, порядки у нас в Болгарин. Ну, скажи пожалуйста, каждый день новые циркуляры, новые постановления.

Выпрямился и добавил:

— Сейчас смерю, сколько здесь полотна. Кажется, больше пятнадцати метров нельзя ввозить для личных нужд. Да, да. Ну, а за остальное придется вам кое-что там заплатить, пустяки какие-нибудь… Мы не сочтем это за контрабанду.

Начался спор. Отец мой утверждал, что полотно такая же необходимая вещь в хозяйстве, как мука или сухие фрукты, что оно для личных нужд, а не для продажи, но чиновник принял обиженный вид и сказал несколько свысока:

— Прошу, прошу, учитель, и мы не лыком шиты, В этой стране есть законы.

Отец покраснел,

сиял шляпу и начал обмахивать ей лицо. Он ответил, что законы есть, но есть и невежды чиновники и что, если потребуется, он подаст жалобу прямо господину Стамболову…

— Можешь жаловаться хоть самому князю, — отрезал таможенник и двинулся с полотном под мышкой к домику.

Мать все бережно сложила, привела в порядок сундук, потом села на него и задумалась. Ее привело в отчаянье, что могут отнять самое ценное, над чем она собственноручно трудилась дни и ночи.

— Хватит, Бойка! — торопливо сказал отец, раздосадованный ее слабодушием. — Дорога не ждет. Плюнь на него, он сию же минуту все возвратит.

Начали вьючить вещи. Два новых проводника уже заканчивали работу, когда дверь домика распахнулась и снова показался таможенник. Придерживая пальто на плече, он быстрыми шагами направился к нам, еще издали крича:

— Ваше счастье! Освобождено. На, госпожа! — И он с виноватой улыбкой подал полотно.

— Как это вдруг? — смеясь и не глядя на него, бросил отец.

— Как для беженцев, переселенцев. Есть специальный циркуляр.

— A-а, вот как…

— Ты извини, учитель, за те слова. Ведь знаешь, служба…

Он постоял немного, потом сказал:

— Ну, в добрый час!

Подошел и офицер с поста, простился с отцом, козырнул почтительно, и кони тронулись.

Я думал о дедушке Продане, о дяде Вангеле. Они тоже едут, к вечеру будут в деревне. Что у них на душе? Наверно, то же, что у матери. Она глубоко задумалась. Случай с таможенником ее озадачил, но вскоре забылся. Она думала о самых близких ей людях, с которыми рассталась, может быть, навсегда. Рассталась с подругами своего девичества, теперь уже замужними женщинами, рассталась со знакомыми местами, к которым так привыкла за многие годы, с мельницей на реке. А что ее ждет впереди? Она оборачивалась и смотрела на отца, его открытое смелое лицо ее успокаивало.

КАКОЙ ЦЕНОЙ КУПЛЕНА БОЛГАРСКАЯ СВОБОДА

Новые проводники — два батачанина, Янко и Петр. Отец мой с ними разговорился и быстро завоевал их расположение.

— Батак, Батак, кто же не знает этого названия! — сказал он как бы про себя, помогая навьючивать лошадей.

Знаю его и я. Сколько раз мне рассказывала бабушка, как после резни в Батаке башибузуки двинулись к нашей деревне, чтобы напасть на нее, но были остановлены войсками. Наши самые видные люди дали командиру две тысячи червонцев, и он защитил деревню…

Янко и Петр — хмурые, молчаливые парни. Как они спаслись?

Петр был еще маленький и спрятался среди трупов на церковном дворе, откуда видел, как башибузуки убивали ятаганами женщин, мужчин и детей. Двор на аршин потонул в крови. Янко был в горах с овечьей отарой своего отца, и это сохранило ему жизнь. Страшное было время.

Теперь я еду на одной лошади с отцом. Путешествие интересное, веселое. Дорога длинная, узкая, кони идут один за другим. Впереди нас едет мать. В такт поступи коня она покачивается, покачиваются ее длинные косы под желтым платком.