Серебряная тоска
Шрифт:
– Шампанского не прикажете ли, государь?
– ввернул свой голос Александр Сергеевич.
– А хоть бы и приказал, - мудро усмехнулся Николай Павлович.
– Заметил, как ты сказал: "не прикажете ли?" То-то оно и есть. Иного как приказа не нонимаете вы на Руси. Даже стихослуживые. Гаркнуть на вас надо. "Налево рра-ав-няйсь!" И с удовольствием вы послушаетесь. А скажи вам: "будьте любезны - налево", так вы Александр Сергеевич, залупаться начнёте. Дескать, свобода... Воля... Вольному - воля, дураку - рай.
– Спасённому - рай, - поправил Александр.
– А на Руси
Василий, например, Блаженный. Выстроил собор, дыбы его ослепили. Ну, не дурак ли? Юродивый.
– А вы, - неожиданно вставил Пушкин, - Николай Павлович, не юродивый?
– Нет, - спокойно ответил император.
– А как по-моему, - сказал Александр, - все мы юродивые. Я перед Богом стихами юродствую, вы - правлением. Вы тут предо мной психоанализ развернули - а всё равно, что на груди рубаху рвали. Мы, русские, говорить не умеем - только проповедовать, сиречь, рубахи рвать. Но я этим, впрочем, не занимаюсь. А вы - то и дело. А ещё царь.
– Как это не занимаешься?
– снисходительно усмехнулся Николай.
– А кто "на волю птичку выпускаю"? Это ли не рвание рубахи на груди?
– Нет, - признался Пушкин.
– О том и не думал. Образ. А тот приходит о чём и не знаешь - пишешь.
– А тут приходит - о чём и не знаешь - правишь.
– То есть, не знаешь, куда правишь? Не знаешь, куда надо править? Лихо. Прям, как Гоголь с моей подсказки - эх, тройка, птица-тройка, куда, дескать, мчишься ты, сучья мать?.. А не знает, никто не знает, потому как - Рассея!.. Думаешь, ты знаешь?.. Думаешь, я знаю?.. Да куда угодно она может мчаться. Куда поэт придумал, туда и помчится. А ты, Николай, этого не знаешь и веришь, что ты государь всея Руси.
Николай погрузил свой подбородок в сооружённые колодцем ладони.
– А знаешь ты что, - сказал он вдруг, - был мне, Сашулька, намедни сон - грядёт, грядёт ещё мир светлый, радостный, счастливый, где не будет ни голодных, ни рабов, ни нас, ни хуя. А только три слоя воды, по бокам песочек, а сверху ключик плавает. И вот что меня, Сашулька, мучит: на хера там этот ключик плавает?
Кругом вода, а он плавает. И почему это ключик из железа плавает? Ну, посуди: не будут же ключик из дерева делать. Из дерева только детей строгают. И вот что скажу я тебе, Сашулька: покуда не поймём мы, на кой-такой там этот сраный ключик плавает, не быть в мире ни счастью, ни свету, ни смыслу. А потому иди-ка ты, милый, раз с царём говорить не умеешь, отсюда на хер, а то я сейчас сделаю какую-нибудь страшно нехорошую вещь, а потом буду переживать. Ванька! Проводи.
Бельё, камзол снимешь с него на выходе. Дворцовое имущество, сам понимаешь. Мне с интендантом, зверем эдаким, лишний раз лаяться не резон.
Когда вновь нагой Александр вернулся вплавь же на исходный берег, одежда его была уже, разумеется, свиснута народными умельцами.
В тот вечер Александр Пушкин весьма веселил высыпавший на променад Петербург.
* * *
К кладбищу мы подъехали на такси - благо, Колькины ресурсы позволяли. Желая, очевидно, ещё больше поразить наше с Русланом воображение, он накинул шофёру рубль сверху и барски отпустил того:
– Свободен, шеф.
Шофёр умчался, обдав нас выхлопными газами. Колька неизвестно
– Нам вон в те ворота.
– Спасибо за информацию, - хмыкнул Руслан.
– Век бы не догадались.
Мы вошли в ворота.
Я вообще не люблю кладбища. Особенно вечером. Особенно осенью. Место это не вызывает во мне ни должного благоговения, ни страха, ни смирения, ни успокоенности. Разве что зудящее ощущение тоски; причём, не поэтической, а какой-то зубоврачебной. Я представил себе, как дожидаюсь приёма у стоматолога в районной поликлинике, рядом со мной, охая, сидит неопрятная старуха с раздутой флюсом щекой, восьмилетний мальчик хнычет от тусклого страха перед бормашиной, а его суровая мамаша в шапке из длинного искуственного меха и в коричневых сапогах на распухшей микропоре то и дело одёргивает его за руку - представил и поморщился.
Колька по-своему оценил мою гримассу, размашисто хлопнул меня по плечу и гоготнул:
– Не дрейфь, Пушкин, покойники не кусаются!
– И не потеют, - в тон ему откликнулся я.
Колька снова загоготал - преувеличенно громко. Со мной и Русланом он старался выглядеть эдаким барином - не то предводителем дворянства, не то богатым купцом-самодуром; слишком громко смеялся, чересчур щедро расплачивался, словно предчувствовал, что вот-вот появится Серёжка, и из барина превратится он в добровольного холопа. Подобная неестественность стоила бы ему немалых нервов, не будь Колька к счастью своему столь беспросветно глуп.
В дверь Серёжкиной сторожки он хотел было размашисто громыхнуть кулаком, но тут в нём точно щёлкнул какой-то тумблер, и он осторожно постучался и открыл дверь.
В сторожке сидели двое - сам Серёжка и какой-то хмыреватого вида старичок в армейском бушлате и ватных брюках. На столе перед ними стоял закопчёный чайник и две эмалированые кружки.
– Чифирите?
– подал голос я.
Старичок поднял на нас кротиные глазки.
– О! Сергей Василич, никак до вас пришли, - прошамкал он.
– Колька, здоров... А это что ж, Сергей Василич, тоже дружки ваши?
– Корнеич, не суетись, - отмахнулся от него Серёжка.
– Иди, вон, лучше свежим воздухом кладбищенским подыши. Тебе к нему привыкать пора.
Старичок суетливо захихикал, с полупоклоном прошёл мимо нас с Русланом, коряво потрепал Кольку по щеке и вымелся за дверь.
– Кто таков?
– спросил Руслан, кивнув в сторону закрывшейся двери.
– Да напарник мой, - брезгливо поморщился Серёжка.
– Уж тридцать лет на кладбище, старый прыщ, работает, а всё такой же чмошник. Ну, и алкаш, конечно.
Это уж как положено.
– Ты на себя-то посмотри, - покачал головой я.
Действительно, сейчас Серёжка являл резкий контраст тому Серёжке, каким мы его привыкли видеть - какие-то грязные штаны с пузырями на коленях, серый ватник, замызганный жёлтой глиной, солдатские сапоги-говнодавы плюс шапочка-гондон.
– Рабочая форма одежды, - невозмутимо и даже с апломбом ответил Серёжка, перехватив мой взгляд.
– Выдана мне дирекцией кладбища. Дома я её, как вы заметили, не ношу. Вы же не станете, господин Матушинский, потешаться над белым халатом хирурга. Тем более, что моя профессия последующая ступень хирургии.