Серебряная тоска

Юдовский Михаил Борисович

– Что ж ты над этим своим Корнеичем потешаешься?
– вмешался Руслан.

– Я не потешаюсь, - ухмыльнулся Серёжка.
– Я просто беззлобно презираю его.

Заметь - его, а не его одежду. Ладно, водку-то вы принесли?

– А зачем?
– притворно удивился я.
– Мы думали, мы тут почифиряем. Ты хозяин, мы званы тобою в гости. Стол...
– Я указал на чайник и на кружки, - как я вижу, накрыт...

– Да есть, есть водка!
– вылез вперёд Колька.
– Во - два пузыря!
– Он вытащил из-за пазухи пальто две бутылки.
– Причём секите - не наша, иностранная.

Немецкая! Только сегодня к нам в ларёк поступила! В честь нашего преза называется - "Горбачёв"!

Серёжка принял из

его рук бутылки, небрежно глянул на них, затем на Кольку - сурово и печально.

– Николаша, - сказал он, - во-первых, "през" - сокращение от презерватива, а не президента. Во-вторых, работнику ларька грешно не знать, что иностранная водка - дерьмо, а настоящую делают только в России - из ржи, на ржаном сусле и родниковой, ни в коем случае не дистиллированой воде. Так что лучшая в мире водка - "Столичная" нашего, саратовского разлива. Рэтэню?

– А?

– Запомнил, говорю?

Колька смутился и кивнул.

Я полез в карман куртки и достал оттуда ещё одну бутылку - "Столичной".

Вообще-то, я тоже хотел купить что-нибудь пооригинальней, просто денег не хватило.

– Угодил?
– спросил я.

– О!
– воскликнул Серёжка.
– Я всегда утверждал, что настоящий поэт знает толк в водке.

– Приятно слышать, что я стал, наконец, в твоих глазах настоящим поэтом.

– Отныне, мон шер, и во веки веков!

– Аминь.

– Колька, - оживлённо распоряжался Серёжка, - тащи из шкафа стаканы, хлеб и консерву... Господа, прошу к столу.

Мы сели за стол, а недавний барин Колька, расставил перед нами стаканы, нарезаный хлеб и вскрытые банки килек в томате.

– Разолью сам, - сказал Серёжка, усаживая Кольку на табурет.
– Ваши бокалы, господа.

Он профессионально расплескал водку по стаканам. Мы выпили.

– Теперь, - закусив килькой, сказал Руслан, - позволю себе два вопроса:

во-первых, по какому поводу пьянка? Во-вторых, почему на кладбище?

– На вопросы отвечаю в порядке поступления, - ухмыльнулся Серёжка. Пья...

Застолье - по случаю того, что вы с Игорьком впервые навестили моё смиренное рабочее место. А навестили вы его потому - это уже ответ на второй вопрос - что обрыдло вечно пьянствовать у меня на хате. Так что, как видите, круг замкнулся, дальнейших вопросов попрошу не задавать, а выпить по второй.

После второй Колька достал из кармана пачку "Мальборо", протянул её Серёжке, после нам с Русланом, затем взял и себе.

– М-да-а, - протянул Серёжка, выпуская струйку ароматного дыма, смущает вас, Игорь и Руслан Васильевичи, мой рабочий антураж.

– Не антураж, а ты в нём, - сказал я.
– Мельчаешь.

– Наоборот - расту. Позволь спросить тебя, Русик, сколько ты получаешь в своём компьютерном "ящике"?

– Какое это имеет значение?

– Ровным счётом никакого. Сколько б ты ни получал - я имею здесь минимум вдвое больше. Вуаля!
– Он сунул руку в карман грязных штанов и вытащил оттуда пачку червонцев.
– Прошу заметить - только за сегодня. С кооперативным Николашей, правда, не равняюсь...
– уважительно-насмешливый взгляд в сторону Кольки, - ...

тот имеет столько же за час ударной спекуляции в своём ларьке минус налоги бандитам государственным и частным...

– Да Бог бы с ними с частными, - вступил в беседу Колька, - а вот государство это...

– Спокойно, Николаша.

– Только и слышу - спокойно, Николаша, спокойно, Николаша!!
– взорвался вдруг Колька.
– Поработали б в этом ё... ларьке...

– Уважаю, - сказал Серёжка.
– У человека болит душа за своё дело, которое приносит ему бабки.

– Ещё б не болела!
– Колька попытался вскочить, но был остановлен жёсткой рукой Серёжки.
– А то приходит такой сукин сын фининспектор и начинает свою бодягу:

где у вас штамп таможни, где акцизная, блядь,

марка...

– Коля!

– Почему по накладным...

– Коля, разливай!
– В Серёжкином голосе зазвенели металлические нотки.

Колька опомнился, пожух и послушно разлил водку по стаканам.

– Вот так-то, господа, - подвёл резюме Серёжка.
– Такое время ныне если хочешь сохранить уважение к себе, надо работать и зарабатывать.

Он аккуратно сложил червонцы и сунул их обратно в карман. Я автоматически сунул руку в свой карман и нащупал там последнюю десятирублёвую бумажку, оставшуюся после купленной водки от тех двух червонцев, что отвалил мне сегодня от щедрот мой папаня. Пришлось тащиться к нему туда, в Заводской район, где он живёт в своём общажном бараке и ходит по нему в валенках. Папаня у меня мужичок скаредный, больше двух червонцев на месяц не даёт. "А то, - говорит, - запъёшь.

А на еду как раз тебе хватит." Иной раз я себе пытаюсь представить житьё-бытьё моего папани, и, клянусь - не получается. А иной раз очень даже получается, но как-то жутковато: вот он бродит в своих валенках по узкому, полутёмному коридору барака, до основания пропахшему густой мужской мочою, включает радиоточку, замирает на минуту, слушая передачу про животных, а потом бредёт дальше, шаркая независимыми от времени года валенками. Каждое посещение отца вгоняет меня в депрессию - но что делать? Деньги-то всё равно нужны. И хотя, уходя из барака, каждый раз шепчу себе под нос: "Да чтоб я ещё раз... Да никогда в жизни... Да пусть я с голоду подохну без водки, чем..." Но приходит время, и вновь исправно посещаю отца. Деньги, чёрт бы их подрал! Ничо, паря, с деньжатами у тебя особых проблем нет. Червонца на две недели вполне хватает, поскольку - секи - на жратву ты их не тратишь, питаешься у друзей, да чем ещё Бог подаст, а живёшь вообще у Руслана.

Так уж вышло, что после школы (кстати, все мы четверо - бывшие одноклассники), после влажного выпускного рукопожатия нашего директора Матвея Владимировича, после последующих двух невразумительных лет "на улицах Саратова" родного и двух ещё менее вразумительных лет армейской службы в Балаково отправился я шляться по всему белу свету. Мне виделись какие-то невероятные перспективы - грандиозные и туманные, непонятные, впрочем, мне самому. А потому метания мои были совершенно хаотичными вдоль и поперёк по всей матушке России. Первым делом я посетил Москву, но в Москве не задержался, на следующий же день взял билет на "Красную Стрелу", на Ленинград. Север притягивал и манил меня. Выросший на юге, в саратовской глубинке, я плохо представлял себе все эти места, поэтому меня и тянуло, и притягивало туда. Эрго - после Питера я направился к Белому морю, в Архангельск, а потом и вовсе Бог знает куда... Точнее - в архангельские болота, в "кладовую солнца". Там я провёл около полугода, вдоволь попутешествовал по лесам и болотам тех краёв, а затем меня бросило на юг, в Казахстан, но не в степную, а в горную часть этой страны, и там я прошёл пешком пару сотен километров для собственного удовольствия. Так меня носило ровно три года - туда и сюда, с запада на восток и с юга на север. В конце концов неожиданно для самого себя я осел в родном городе без денег, без работы, но с талантом к стихосложению, который я приобрёл во время своих странствий. И не с талантом даже, а с каким-то бесконечным горением, каким-то зудом по всему телу, так, что я не мог высидеть спокойно и получаса. Приютившим меня друзьям - жить дома, с мамой, я, после трёх лет вольницы, категорически отказался - я старался платить, по мере возможностей, добром - регулярно выставлял водку. Руслан же, у которого на квартире я непосредственно и жил, водку пил, но не много, наверное, следил за своим имиджем молодого, подающего надежды учёного-компьютерщика. Остальные пацаны (Колька и Серёжка) пили как полагается, хотя у них на квартирах я и не жил.