Серебряная тоска

Юдовский Михаил Борисович

Серёжка пил по специальности. Неожиданно для всех нас он, окончив школу, не пошёл в институт, а, удачно избежав армии, устроился на кладбище могильщиком.

Зарабатывал он, понятное дело, прилично. Но не больше Кольки. Тот, работая в каком-то кооперативном ларьке (коих за последнее время в Саратове расплодилось), зашибал дай Бог нам каждому. Вообще, это было удивительно: дурак-Колька - кооператор. А лидер Серёжка - гробокопатель. Но Серёжка объяснил всё коротко и ясно: "Может, это то высшее, к чему я стремился. Всю жизнь. Вот так. Я работаю на грани жизни и смерти. И потом -

за живого-то человека гроша ломаного никто не даст, а за покойничков деньги платят. Хор-рошие деньги".

Кроме водочных и сигаретных расходов затраты мои были невелики. Руслан зарабатывал, я время от времени стрелял у отца, иногда подкидывала мама в общем, на жратву хватало.

– Ну что, господин сочинитель, может, всё же, соизволите соприкоснуть с нашими стаканами ваш бокал?
– вывел меня из размышлений Серёжкин голос.

Я соизволил. Мы чокнулись и выпили. Малопьющий и быстрохмелеющий Руслан сморщил лицо и тряхнул локонами, щекотнув ими мою щёку. Это оказалось на удивление приятным - словно прикосновение летнего ветра. Я посмотрел на Руслана и улыбнулся ему. Надеюсь, этого никто не увидел - ещё подумают Бог знает что.

– Ну, так позвольте узнать, господин поэт, в каких таких высотах витали ваши мысли.
– Серёжка с интересом глядел на меня. По-моему, он заметил случившуюся мимолётность.

– Мои мысли, - ответил я, - вились мухой вокруг бутылки.

– Что ж вы так низко пали, ангел мой?

– Почему же пал.
– Я почувствовал, как алкоголь прихлынул к моим щекам.
– Эта бутылка... килька эта в томате... стол вот этот - ничуть они не меньше, чем синева поднебесная, снега, там, Килиманджаро... или цветок лотоса. Если постичь каждый предмет по-настоящему...

– Да, так что ж будет, если постичь каждый предмет по-настоящему?

– Не сам по себе, а... ну, в единстве со всем миром...

– Ну, так что ж будет-то тогда?

– Всё тогда будет!
– Я грохнул кулаком по столу.
– Тогда мы поймём, что стол - не просто стол. Увидим человека, который его сделал, увидим дерево, из которого он сделан, увидим лес, в котором это дерево росло...

– А потом - планету, на которой располагался этот лес, - ядовито подхватил Серёжка.

– Да! И планету.

– И весь космос, да?

– Да.

– А дальше что увидим?

– Увидим в космосе себя. И попробуем себя познать. Себя в мире и мир в себе.

– Колька, - сказал Серёжка, - Пушкину больше не наливать.

– Наливать, - рявкнул я.

– Ига, - Руслан приобнял меня за плечи, - ты чего? Даже я ещё трезвый.

– Да пойми ты, Русланчик!
– Я чуть не плакал.
– Мы все пытаемся запереться в свой маленький умишко, а от всеобъемлющего, Высшего Разума бежим, как от чумы.

Что ж мы за малодушные животные такие?

– Если б животные, - вздохнул Русланчик.
– Мы - люди.

Если бы мы были одни, я бы, наверное, поцеловал его. Русланчик единственный на свете понимал меня.

– Ага, так я и думал, - удовлетворённо кивнул Серёжка.
– Игорь Матушинский снова оседлал любимого конька. Слушай, этот твой Высший Разум под водку не очень-то идёт. Предпочитаю

кильки. Даже не постигая их.

Колька заржал.

– Задай своему мерину овса, - хмуро буркнул я.

– Стремимся к высшему, оскрбляя ближнего?
– съязвил Серёжка.
– Ну-ну.

– Колька, извини, - сказал я.

– А за что?
– удивился Колька.

– Он извинит, извинит, - успокоил меня Серёжка.
– А теперь послушай, Игорёчек:

вот это стул, на нём сидят; вот это стол, за ним едят. Прочее меня не интересует - о столе во всяком случае.

– Сожалею, - сказал я.

– Впрочем, если тебе интересно знать, кто сострогал этот стол, могу сообщить - наш кладбищенский плотник, покойный, кстати. Скончался, выпив мебельного лаку.

Похоронен по месту работы. Чуть позже покажу его могилку. Ну что, приобщило ли это тебя к Высшему Разуму?

Я только рукой махнул.

– Правильно, - согласился Серёжка, - чего со мной, дураком, разговаривать.

Колька, наливай.

Колька опорожнил вторую бутылку и содрал закрутку с третьей. Руслан, пропустивший несколько кругов, на сей раз также подставил свой стакан.

– Напьёшься же, - предостерёг я его.

– Прикажешь эти разговоры трезвым выслушивать?

– О Высшем Разуме?

– О Пьяном Плотнике.

– Напились, - горько сказал Серёжка.
– Нет, Николай, нет у них, белокостных, нашей с тобой рабочей выучки.

– Да уж!
– Колька напыжился павлином.

– Сведём их, что ль, на свежий воздух?

Покрасневший от счастья Колька кивнул.

– Ну что, гопода.
– Серёжка отставил допитый стакан в сторону.
– Имею предложить вам небольшую экскурсию на свежий воздух, где вы ознакомитесь с красотами вверенного мне кладбища.

– Спасибо, - сказал я.
– Особого желания не испытываю.

– Присоединяйтесь, присоединяйтесь, господин поэт. Если уж вы обыкновенный стол удостоили таким интересом, зачем же пренебрегать бывшим человеческим материалом?

Пошли, пошли, скучно не будет.

Мы оделись - я с неохотой - и вышли из тёплой сторожки на холодный ноябрьский ветер, в который уже вплетались одинокие колкие снежинки. Экскурсовод Серёжка шёл впереди с мощным фонарём.

– Не бойтесь, - приговаривал он, - я не собираюсь показывать вам все надгробья.

Только своих фаворитов. Видите вон тот памятник в виде пропеллера? Пропеллер, между прочим настоящий, от самолёта. Неудачная посадка - зашёл по ветру. Сам же дурак, и виноват. И сорока не было. Жена осталась, детишки... Теперь скорбят надписью на памятнике. У нас тут всякие - и генералы, и композиторы, и алкоголики... Во, кстати.
– Он ткнул пальцем в скромную могилку, изрядно заросшую увядшим лопухом.
– Плотник мой. Тот Самый. Кузнецов Роман Петрович, 1931-1984. Уж пять лет, как помре. Жены-детей не имел, ухаживать за могилкой некому. Поставили за счёт кладбища как проработавшему на нём бессменно тридцать лет. Овладел ремеслом, в армию сходил - и сразу сюда. Надписей, естественно, никаких сами понимаете, глупо бы выглядело: "Незабвенному Роману Петровичу от скорбящей дирекции кладбища".