Серебряные фонтаны

Хьюздон Биверли

Я содрогнулась, а Фрэнк вновь повернул разговор к своему прошлому. Он так живописно рассказывал, что я словно побывала там вместе с ним. Рассказывая, он наблюдал за моим лицом, и если видел, что я не понимаю какое-то слово, повторял его по-английски, а затем снова переходил на родной язык.

— Ты не обижаешься, Эми? Мне нравится разговаривать с тобой по-французски, — улыбался он. — Кроме того, я научу тебя правильно произносить слово «ты».

— К чаю меня одевали в праздничную одежду и вели вниз к маман, а она кормила меня тонкими ломтиками гренок с джемом, — рассказывал Фрэнк. — Если я ронял одну из них на свою чистую матроску, она только смеялась. А по воскресеньям, когда

приходили ее тетки, подавали пирожные — шоколадные эклеры, набитые кремом, молочные трубочки, кремовые пышки, сладкие палочки, которые таяли во рту. Мне разрешали взять только два, и я долго глядел на них, выбирая, а маман терпеливо ждала, пока я выберу, — он засмеялся. — Ах, какие были деньки — к моим услугам были две красивые женщины, чего же еще хотеть любому мужчине? — он искоса глянул на меня и улыбнулся. — Я избалован, Эми, безнадежно избалован.

После чая Фрэнк снова заговорил по-английски, а вскоре, ему пришло время уезжать. Когда я тяжело поднялась со стула, он сказал:

— Не спускайся вниз, давай попрощаемся здесь. Я протянула Фрэнку руку, но он покачал головой:

— Нет, Эми, не так. Иди сюда, — Фрэнк бережно обнял меня, и я почувствовала его губы на своей щеке, затем он чуть отстранился. Однако он все еще держал меня, ожидая и надеясь, но не прося. Я знала, что он не попросит, поэтому первая потянулась губами к его рту. Мы поцеловались нежным поцелуем разлуки. Наконец Фрэнк отпустил меня и повернулся, чтобы уйти, но у двери оглянулся и ненадолго остановился, глядя на меня. Взявшись за дверную ручку, он сказал, так тихо, что я едва расслышала слова:

— До свидания, Эми — моя золотая девочка, та, что могла бы быть моей, — затем он открыл дверь и вышел.

Глава сорок седьмая

Я сидела в тишине своей гостиной. Темнело, но я не включала свет. Я снова вспоминала женщину, о которой рассказывала мне медсестра — она любила двоих мужчин, но ей было легче, потому что тогда не было войны.

Наконец во мне зашевелился ребенок, энергично толкаясь, напоминая о своем присутствии. Мой ребенок — ребенок Лео. Я встала на дрожащие ноги и пошла в детскую. Роза вышла мне навстречу на своих пухлых, крепеньких ножках, и я привлекла её к себе, ища утешения. Затем подошла и Флора, требуя внимания, и так прошел вечер.

Прибыло письмо от Лео — оно все еще было написано чернилами, и я почувствовала, что ослаб один из обручей сковывавшей меня тревоги. Позже пришла почтовая карточка на имя Флоры: «Вернулся в резерв, в довольно-таки милую деревню, правда, в это время года здесь чертовски холодно». Второй обруч тоже немного ослаб. Фрэнк, видимо, вспомнил, что обращается к пятилетнему ребенку, и вычеркнул слово «чертовски», но очень тонкой линией, и я легко прочитала его. Затем он добавил: «Передай маме, что я очень признателен ей за гостеприимство. С любовью, дядя Фрэнк». Однако, «дядя» было написано мелко и без нажима. Мне хотелось написать ответ, но я сознавала, что не должна этого делать. Я поцеловала Фрэнка на прощание, этого должно быть достаточно.

Еще одна телеграмма пришла в село — кузен Джима Лен был ранен. Его привезли в Бристоль, и мать поехала навестить его. Назад она вернулась ободренной:

— Могло бы быть и хуже, моя леди. У него ранена только рука — вся перевязана, и он говорит, что очень больно, но так рад вернуться домой, что не придает этому значения.

Все вокруг говорили друг другу: «Вы слышали хорошие новости о Лене Арнольде?» Я подумала, как бы все были потрясены, если бы это случилось два года назад — но теперь мы были просто счастливы, что

он жив и не искалечен.

Восемь солдат-пахарей, приехавших вскоре, тоже были очень жизнерадостными: «Лучше, чем во Франции, а, ребята?» Однако мистер Арнотт был не так доволен, потому что они уже пропустили лучшую часть пахотного сезона. Он горько жаловался как на их позднее прибытие, так и на неопытность.

— Разве это пахари? — говорил он. — Один из них цирюльник, а другой лотошник — продавал карандаши и ручки, как он мне сказал.

— В таком случае, может быть, и неплохо, что они не прибыли раньше?

Мистер Арнотт уставился на меня, а затем хмыкнул:

— Да, пожалуй, — он покачал головой. — Не знаю, как бы мы справлялись, если бы у нас не было паровых плугов. Дочка Батти Вильямса работает как собака, так-то.

Я взглянула на Неллу, сидевшую рядом со мной.

— Вы хотели сказать, что работает очень хорошо, мистер Арнотт?

— Нет управы на вас, женщин, — проворчал он. — Теперь вы потребуете права голоса.

— Только не я, мне еще не скоро будет тридцать, — отмахнулась я.

Мистер Арнотт на мгновение удивился.

— А я было подумал, что захотите. Я и забыл, что вы еще совсем девчонка, — наверное, я выглядела оскорбленной, потому что он добавил: — Я не имел в виду, что ваше лицо выглядит старым, моя леди, просто у вас старая голова на плечах. Должен признать, когда его светлость сказал, что оставляет вас вместо себя, я подумал, что он немного того, но вы неплохо ведете дела, это все признают.

Я расцвела от гордости, но только на мгновение, потому что он сказал:

— А теперь, моя леди, вам нужно переселить тех двоих солдат. Вы поселили их у жены Джека Невитта, а это не годится.

— Но миссис Невитт сказала, что будет рада компании.

— Это точно, моя леди, — уставился он на меня. — Невитт хороший молочник, но сделал глупость, женившись на этой женщине. Мне не хотелось бы, чтобы он, вернувшись, нашел в гнезде кукушонка, а так и случится, если вы срочно не переселите этих парней.

— Но...

— Элси, выйдя замуж, родила семь месяцев спустя, и никто не уверен, что это ребенок Джека — даже сам Джек. Поэтому уберите их оттуда, моя леди, пока греха не вышло.

Я сразу же пошла и сказала миссис Невитт, что солдат нужно переселить в хибарку садовника в Истоне. Ее улыбчивое лицо потускнело:

— Так скучно по вечерам, пока Джек в армии — а их двое, и они такие веселые, — ее голос стал льстивым. — Почему бы им не остаться здесь и дальше? Некоторые женщины рады, что сейчас мужья оставили их одних, ну... вы понимаете, о чем я говорю, моя леди, — она подмигнула мне. — В конце концов, молодой его светлость заезжает сюда почаще, чем старый, — взглянув на мое лицо, она быстро добавила: — Это же естественно, моя леди. У женщин, как и мужчин, есть свои потребности...

Я резко оборвала ее слова:

— Немедленно переселите их в хибарку садовника. И если хоть один из них переступит ваш порог, вы сами окажетесь за дверьми этого коттеджа, с вещами и багажом.

Ее лицо помрачнело.

— Как прикажете, — обиженно проворчала она, с ехидным смешком присев в реверансе, — моя леди...

Мое сердце стучало, как молот, когда я возвращалась к машине — как она посмела? Как она посмела? Я, дрожа, сжалась на сиденье. Неужели другие женщины Истона думают то же самое, только не смеют сказать? Все-таки я тоже вышла замуж на девять месяцев позже, чем полагалось, и не за отца моего ребенка. Но теперь я носила ребенка Лео и чувствовала, как он двигается внутри, помогая мне успокоить дрожащие ноги. Наконец я оказалась в состоянии вылезти из машины и найти кого-то из мужчин на току, чтобы опереться на его руку.