Серебряные фонтаны
Шрифт:
— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Как ты сюда попала? — Это было легко объяснить — я просто достала из кармана пропуск Красного Креста и показала ему. Лео слегка удивился, затем медленно проговорил: — Я не ожидал, что мое состояние потребует твоего вызова, но рад, что ты приехала. Спасибо, Эми, спасибо.
Письмо, его письмо, предательски высунулось уголком из моего кармана, и я замерла — потому что Лео никогда не собирался отправлять его, а сейчас было не время и не место для объяснений. Кроме того, Лео все равно был глухим.
Закончив штопать первую пару чулок, я скатала их вместе, засунула иголку в отворот жакета и открыла первую из своих
— Ты привезла с собой целую корзину таких чулок?
— Это, не мои, — возмутилась я. — Я никогда бы не довела свои чулки до такого состояния! — затем я вспомнила, что Лео меня не слышит, и написала на его ладони — ЭТО ЧУЛКИ СИДЕЛОК.
— Ясно.
Больше он ничего не сказал, а просто лежал, глядя, как снует моя иголка. Между починкой я покормила его вишнями, пока не наступило время чая. Увидев, что сиделки разносят еду, я оставила штопку, и пошла помогать им. Затем я снова села рядом с Лео, пока чай не был выпит, и не настало время уносить посуду на ту забавную парусиновую кухню. Я помыла чайные приборы, поставила посуду на место и вернулась к штопке.
Когда настала пора возвращаться в гостиницу, я взяла руку Лео и написала — ДОБРОЙ НОЧИ, ЛЕО — на его ладони.
— Ты придешь завтра? — прохрипел он.
— Да, — энергично кивнула я и увидела облегчение на его лице. Лео показался мне таким беззащитным. Он лежал и смотрел на меня словно ребенок на мать. Волна нежности поднялась во мне: — Не тревожься, Лео, я буду присматривать за тобой.
Я пробыла во Франции еще четыре дня. Хотя я уже не чувствовала такой паники, как в первую ночь, мне все равно нелегко было находиться в госпитале, где запах дезинфицирующих средств боролся с запахом гнили. Каждый раз, когда я проходила мимо сверкающих инструментов, лежащих в белой эмалированной ванночке, мои ноги превращались в студень. Но мне помогало то, что у меня всегда было занятие — я набрала множество вещей для починки у других сиделок и сестер и каждый раз, идя в палату к Лео, брала с собой корзину с работой. Там я либо сидела рядом с Лео и штопала, либо помогала сиделкам и другим пациентам, а Лео наблюдал за мной. Когда я возвращалась к его койке, он улыбался мне. Сам он говорил мало, я говорила еще меньше, понимая, что он меня не слышит. Я купила в Этапле писчей бумаги, чтобы писать домой письма, но почти не использовала ее, ограничиваясь короткими сообщениями, хотя каждый день брала ее с собой в госпиталь. Лео, казалось, был доволен тем, что просто лежал, наблюдая, как я штопаю, дожидаясь конца починки очередной тряпки и открывая рот для ломтика яблока или кусочка инжира. Однако эти кусочки с каждым днем становились все больше, потому что порез в углу губы Лео заживал, и его разбитый рот постепенно принимал свою обычную искривленную форму.
Ранения Лео тоже заживали — так сказала медсестра. Она объяснила, что его раны регулярно промываются через резиновые трубочки — это называлось ирригацией и предотвращало воспаление — и сказала мне, что доктор вскоре сможет зашить эти раны.
— Доктор Адаме, так же умело пользуется иголкой, как и вы, миссис Ворминстер, — улыбнулась она. — После сшивания ран ваш муж будет чувствовать себя гораздо лучше, но сначала
— Да.
— А ваш муж? Чем он занимался перед тем, как записаться в армию? Хотя он говорит мало, я заметила, что речь у него превосходная, и подумала, что он тоже был в хорошем обществе.
Я замялась с ответом — я понимала, что Лео будет противно удивление и восклицания, когда вокруг узнают, что он лорд. Вдруг меня осенило, и я решительно сказала:
— Он был садовником, — и это было правдой.
— Как мило, — улыбнулась медсестра. — Я уверена, он будет рад вернуться к своей работе, когда война закончится. Какая отвага — пойти в добровольцы в его возрасте и с его недостатками, — ее позвали, и она унеслась, а я вернулась к Лео.
В конце недели Лео стало заметно лучше, а моя койка в гостинице для родственников понадобилась другой женщине, поэтому я решила, что пора возвращаться в Англию. Мы знали, что скоро Лео приедет вслед за мной, а Флора с Розой скучают без меня. Сиделки сделали мне подарок — книгу детских сказок на французском языке, написанную каким-то Эзопом. В ней были чудесные иллюстрации, на которых были изображены животные. Я решила, что когда вернусь, покажу ее дочкам, а затем уберу, пока они не научатся читать по-французски.
Я попрощалась с матерью Джейми, круглосуточное бдение которой подходило к горестному концу. Мы поплакали вместе, обнялись и расцеловались на прощание. Затем я долго ехала до Булони и, наконец, поднялась по сходням отплывающего вскоре корабля.
Стоя на палубе и глядя на серое море, я вспомнила свое недавнее путешествие во Францию, свою панику и страх, ужасный миг отчаяния, когда я увидела белокурого молодого офицера и подумала, что моя поездка бесполезна. Но к счастью, это оказалось не так. Вскоре облака разошлись, и я увидела утесы Англии — Англии, где меня ждали дети. Мое сердце подскочило от волнения и нетерпения.
Несколько дней спустя мы узнали, что Лео перевели в бристольский военный госпиталь. Я стала регулярно навещать его. Руку Лео поместили в другой лубок, теперь она была уже согнута в локте и лежала вплотную к груди. Лео мог вставать и гулять, хотя его нога еще болела. Его слух постепенно возвращался к норме, но мы, кажется, оставили привычку разговаривать друг с другом, или, может быть, присутствие других людей стесняло нас. Теперь я не сидела рядом с ним за шитьем, как во Франции. Я предпочитала ездить в Бристоль с мистером Селби — не говоря уже о том, что он составлял мне компанию в поезде, Лео лучше слышал его голос, чем мой. То же можно было сказать и о мистере Уоллисе.
Мистер Уоллис приехал в отпуск неделю спустя после того, как Лео вернулся в Англию. Он сказал, что хочет сельской тишины и спокойствия, и собирался снять комнату в деревне, но я настояла, чтобы он занял свою прежнюю комнату в Истоне:
— Оставайтесь у нас сколько угодно, мистер Уоллис, мы всегда рады вам.
Поблагодарив меня, он сказал:
— Вы не представляете, как я был поражен, когда получил письмо Клары, где говорилось, что его светлость записался в армию! Но потом я подумал, что, пожалуй, это неудивительно — кровь сказывается, знаете ли. Я съезжу и повидаюсь с ним, пока в отпуске.