Серебряные орлы

Парницкий Теодор

И хотя он был уже пожалован дружбой и доверием Герберта, все равно оказался поражен словами Оттона о торжественной и радостной церемонии вручения учителю паллия, освященного на гробе святого Петра. Поражен и ошеломлен. Неужели Григорию Пятому пришлось склониться, уступить, выразить согласив на возвращение Герберта в Реймс? И надо ли тут искать связи с Болеславом Ламбертом? Стало быть, император все-таки решил отвергнуть дружбу и верность могущественного Болеслава Первородного? Стало быть, желание сохранить верность спутнику по изгнанию перевесило в папе убежденность в неканоничности избрания Герберта? Но если он так далеко заходит в своей заботе о сохранении верности

одному из своих сотоварищей, то будет ли он столь же верен второму? Сумеет ли он принудить Оттона, чтобы тот отдал Феодору Стефанию Тимофею? Но как же это может быть, если Кресценций получил пощаду? Ведь или Оттон вернет ему Феодору Стефанию, или прямо заявит, что оставляет ее себе как плату за пощаду, — так или иначе законной женой Тимофея она не может стать. Разве что Оттон, пресытившись ею, уступит ее папскому любимцу, чтобы была при нем не как жена, а так, как была доселе при императоре. И Тимофей согласится на это? Аарон подумал с минуту и пришел к выводу, что, пожалуй, согласится. Но что тогда скажет папа?

Оказалось, однако, что все эти размышления были напрасной тратой времени и просто беспочвенны. У самого входа в базилику святого Петра Герберт отыскал глазами в толпе Аарона и кивнул, чтобы он приблизился.

— Собирайся в дорогу, — сказал он. — Через десять дней поедешь со мной в Равенну.

На каменном престоле сидит каменный Петр. Правую руку высоко поднял для благословения — в левой держит ключи от царства небесного. На позолоченном тропе сидит Оттон — в руке держит оправленный в серебро жезл из слоновой кости, дар базилевса Иоанна Цимисхии [Иоанн Цимисхия — император Византии с 969 по 976 г.] Оттону Рыжему.

Рядом стоит Григорий Пятый. Аарон впервые видит фигуру папы в пышном церковном облачении. От рыцаря в панцире остались только удивительно светлые несколько выпуклые глаза. И только теперь на фоне остальных фигур, так же в пышных богослужебных облачениях, бросается в глаза молодость Григория Пятого: только теперь можно увидеть, что ему нет и тридцати.

Удивительно выглядит в ризах учитель Герберт, трудно поверить, что это действительно он. Хотя Аарону кажется, что они ему больше к лицу, чем Бруно-Григорию. Правая ладонь Герберта протянулась к Евангелию, которое держит на вытянутых далеко перед собой руках миланский архиепископ Арнульф. Герберт произносит символ веры. Громко, отчетливо, звучно заверяет он, что верует, что никто не может получить спасения вне вселенской церкви; что признает и чтит истины, утвержденные четырьмя великими соборами; что крещение смывает все грехи; что покаявшегося на исповеди грешника надлежит безоговорочно допустить к приятию тела и крови господней.

Неожиданно по всему собранию иерархов церкви проходит трепет напряженного внимания, трепет возбуждения и ожидания. Герберт все такой же спокойный и сосредоточенный.

— Не осуждаю бракосочетаний, — громким эхом отдаются о стены и колонны собора спокойные, хорошо взвешенные слова. Аарон видит тревогу в глазах авентинского аббата Льва и чуть ли не гнев. То же самое и в глазах почти всех немногочисленных аббатов и приоров, принадлежащих к клюнийской конгрегации.

— Изволь, достойный собрат, — врывается в полную напряжения тишину голос архиепископа Арнульфа, — точнее определить, что ты понимаешь под словами: «Не осуждаю бракосочетаний».

Аарон отчетливо слышит, как колотятся вокруг сердца. Но не слышно, как бьется сердце Герберта. Пожалуй, так же, как и раньше, потому что не чувствуется никакой тревоги в его голосе, когда он произносит:

— Я понимаю это так, что, согласно Священному Писанию, священным

канонам и наставлениям отцов, каждый, кто не принял обет монастырского безбрачия, может вступать в освященный духом святым брачный союз.

— Ты не совсем ясно высказался, достойный собрат. — Голос Арнульфа звенит настойчивостью и каким-то вызовом. — Изволь объяснить, считаешь ли ты согласным с Писанием, святыми канонами и наставлениями отцов право на священнический сан за женатыми?

— Считаю.

«Стало быть, Тимофей мог бы взять за себя Феодору Стефанию и быть помазанным», — с облегчением и радостью думает Аарон.

— Правильная твоя вера, — торжественно говорит архиепископ Арнульф.

Лицо его лучится радостью. И лица большинства епископов. Только среди сторонников клюнийской конгрегации раздается еле слышный шелест возмущения.

— Ты сказал: священнического сапа — но не епископского? — отзывается Григорий Пятый.

— Но не епископского.

Шелест клюнийцев не стихает, но смягчается.

«Нет, не везет Тимофею, — думает с грустью Аарон, — он же мечтал быть помазанным на епископство».

— Правильная твоя вера, — шепчет Григорий Пятый.

На лбу его выступает жемчужный пот, губы сжаты, брови сведены. Аарон отчетливо читает, что невидимыми буквами написано на сморщенном, потном лбу: ведь и он, папа, должен был вот так же возглашать свой символ веры, но погодите: дайте ему прожить лет двадцать, и вы уже по-другому будете возглашать, достопочтенные архиепископы и епископы!

Архиепископ Арнульф отходит, улыбаясь, все еще держа Евангелие на вытянутых руках.

Папа наклоняется над коленопреклоненным Гербертом, набрасывает ему на плечи вытканный из белой овечьей шерсти паллий.

Приближается диакон в вытканной золотом далматике, держа на руках, так же далеко вытянутых, большой серебряный поднос. На подносе сверкает перстень. Две руки протягиваются к перстню.

— Нет, отец и брат, — говорит Оттон пане. — Христос впереди Петра, императорское величество впереди папского. — И надевает перстень на палец Герберту.

Аарон ясно слышит шепот аббата Льва:

— Доживем, вот увидишь, доживем до того, что не будет дерзкая рука земных владык вмешиваться в святые обряды.

Герберт вкладывает руки свои в ладони Оттона. Клянется в несокрушимой верности императорскому величеству. Император белым, отделанным серебром жезлом касается плеча Герберта.

— Вечный государь император, владетель и дарователь всех благ мира сего, утверждает тебя в пожизненном владении всеми землями и всей собственностью архиепископа Равенны. Служи верно. Мир с тобой.

Солнце еще не зашло, когда Аарон вернулся в монастырь святого Павла. Хотя и очень усталый, но ни минуты не сидел на месте. Обежал все закоулки, всюду заглянул по десять раз. Ведь ему же предстоит расстаться со всем этим! И вдруг такими милыми показались все лица — горесть стискивала сердце при мысли, что не сидеть ему уже в тихой, вечно залитой солнцем библиотеке. Он бывал в Равенне, она показалась ему мрачной и туманной. Разумеется, он не может не радоваться, что будет там вместе с Гербертом. И не может не радоваться торжеству своего учителя. Окончен спор, прекратятся ехидные перешептывания. Трудно даже представить себе более удачное разрешение задачи, казалось бы неразрешимой. Папа не уступил, не согласился на возвращение Герберта в Реймс, по ведь Герберт все же получил архиепископство! И при этом одно из самых представительных во всем христианском мире! Оттон защитил честь любимого учителя, озарил его даже еще большим блеском. Потерял на этом лишь… Болеслав Ламберт.