Сергеев Виктор. Луна за облаком

Неизвестно

Григорий сказал шоферу:

— Поезжай, браток. Поезжай.

— Я на тебя управу найду,— загорячился Патрахин. — Мне эти ездки за так не по карману. Жаловаться буду.

Патрахиных на стройке было два брата. И оба шоферы. Стар­ший — Павел, младший — Валерий. Были они удивительно схожи между собой. Белые-пребелые волосы, носы с горбинкой, глаза го­лубые. Многие различали их только по росту. Старший повыше, младший пониже.

Трубин слышал про них, что шоферы они приличные, машины знают и грузовые, и легковые. Но сейчас этот Павел ему не понра­вился.

—

Жалуйся, куда хочешь.

Шофер и, верно, пожаловался. Из треста приехал техник. Трубин доказал ему, что бетонировать нельзя.

— Бетона дадим завтра сколько угодно,— пообещал техник.

— А сегодня? Простой, что ли?—раздались голоса.

Техник развел руками: у вас, мол, бригадир, с него и спрашивай­те. Сел в машину и с тем отбыл.

Григорий обвел взглядом помещение:

— Кто кирпичи сбил?

— А это монтажники носили плиты, а пол не закреплен как сле­дует. Ну и сбили несколько рядов.

— Монтажники из нашей бригады?

— Ну.

Бабий отвернулся. Опять, будто не его дело.

— Георгий Николаич, что предлагаете?

Тот посмотрел на Трубина недоумевающе: чего, мол, цепляешься ко мне, когда ты сам бригадир?

— Так как же⁷

— Я говорил: присыпьте погуще песком.

Трубин сказал твердо:

— Брак наш, нам и исправлять. Этим и займетесь. Вместо бето­нирования.

У входа в цех из кирпичной пыли вылез, видать, недавно куст белой полынки. Григорий смотрел: Федор Сурай повернулся, скрип­нул сапогами. «Наступит или мимо пройдет?» Почему-то ждал напря­женно. «Наступил-таки». Раздавленный куст чуть шевелил стебель­ками на слабеющем у самой земли ветре.

Григорий сказал Бабию:

— Считай, что бригаду я принял.

Бабий глядел на облака, будто его там что-то привлекало. Трубин пожал плечами, улыбнулся. Ведь и Георгия Николаевича понять можно. Сваливал изо всех сил бригаду на плечи Трубина, а когда до дела дошло, засвербило в душе, будто от родного тела отры­вали...

«Черствость-то здесь собьют»,— вспомнил Трубин слова секрета ря парткома.

В комнате у Флоры лампа в красном абажуре. От лампы расте­кался приглушенный красный свет. По стенам, потолку, по самой хо­зяйке блуждали не то зарницы, не то языки костров. Григорию каза­лось, что перед ним не Флора, а некто из сказки. У себя в комнате де­вушка выглядела красивее, чем на улице.

Он побывал у нее уже несколько раз. Торопливо проходил через кухню, здоровался с ее родителями, которых так и не разглядел тол­ком. Те поспешно ему отвечали и, как казалось Григорию, побаива­лись его или стеснялись. Он заходил в комнату Флоры и во всем до­ме устанавливалась тишина: родители или коротали время на кухне, или уходили куда-то. Никто никогда не постучал в комнату, где вла­ствовал красный абажур.

Григорию все время чудилось, что в доме за ним отовсюду сле­дили. Кто следил? Зачем? Он смотрел на стол, скрытый скатертью чуть ли не до пола, и ему представлялось, что стол наблюдал за ним сквозь вырезы в скатерти. И еще думалось, что до прихода его

сюда стол был каким-то другим. Григорий осторожно присаживался на ди­ван и в поскрипывании пружин и кожи опять-таки чувствовалось, что диван, как и стол, тоже следил за ним и только того и ждал, когда Григорий на него сядет.

В этом доме все люди, будто бы чего-то ждали от Григория. Дзже те, которых он не слышал и не видел, все равно, как ему казалось, чего-то ждали от него. Григорий это чувствовал. Минуя кухню и по­ворачиваясь спиной к родителям Флоры, он ощущал их насторожен­ные и любопытствующие взгляды.

Нынче он долго засиделся у нее. Она расспрашивала, почему он ушел в бригаду и как чувствует себя на новом месте. Потом она спросила о Софье. Никогда раньше не спрашивала, а вот спросила.

— Вам о ней сказала жена Бабия?

— Нет. У вас в тресте есть инженер...

— Кто?

— Чимита Догдомэ. Мы когда-то учились с ней. Она недавно в тресте и вы ее не видели. Сама она случайно узнала. Не го ей кто-то на вокзале сказал, не то в тресте. Вы извините, Гриша, я не хотела напоминать вам...

— Да ну, что вы! То, что эта Догдомэ говорила вам, все это так и есть. Раньше или позже следовало бы все равно сказать вам.

— Я, оказывается, знала вашу жену,— сказала Флора. — Мы не были знакомы, а так.. Встречались у косметички. Эта косметичка го­ворила о Софье что-то неуважительное, а что — я теперь уже не помню.

Григорию не понравилось, что Флора вот так осуждающе загово­рила о Софье.

— Поговорим, пожалуй, о чем-либо ином, более подходящем,— произнесла Флора и улыбнулась уголками губ, давая знать, что ей понятно состояние Григория и она вполне сочувствует ему. — Спроси­те меня... Что бы вы хотели обо мне знать?

— О вас. А что, и спрошу. Ну вот хотя бы... Вы любили кого- нибудь?

Она рассмеялась коротко и, не задумываясь, ответила:

— Ну нет, такого со мной не случалось.

— Отчего же?

— Надо полагать, не нашлось кого полюбить.

— Разве у медиков это трудно?

— У медиков?— переспросила она и снова рассмеялась. — Вы не знаете их — это просто жуть. Одна моя подруга дружила с таким... эскулапом. Ну, уж смехота... Он объяснился ей в своих чувствах, об­нял ее... А потом вдруг привычным профессиональным движением пальцев стал ощупывать ее горло. «Ты что это’»—спросила она испу­ганно. «Проверяю щитовидку»,— ответил он вполне деловито.

— Скорее всего, он пошутил.

Флора не смеялась и как-то странно смотрела на Григория.

«Поздно. Третий час. Надо уходить»,— решил он и поднялся. Она не удерживала его, и они прошли через кухню, никого не встретив.

Сероватый, неяркий свет пробивался сквозь листья, робко тесня ночные сумерки. Стояла вязкая и чуткая тишина. Даже боязно ша­гать по мостовой и стучать каблуками.

Флора поправляла волосы. Он протянул руку. Она обернулась и зажмурилась. Все ее лицо было в мелких рыжих пятнышках, и оно уже не казалось красивым, как прежде. «Так вот почему у нее в комнате красный свет!»