Сергеев Виктор. Луна за облаком
Шрифт:
— Ну и что же?
— Оказывается, еще до того, как он вручил мне акт, там произошел несчастный случай. В траншею сорвался ребенок... Его увезли в тяжелом состоянии.
— Напишите докладную,— сказал Трубин.
— Я пришла с вами посоветоваться. Дело в том, что... Дело в том, что в акте не оказалось предписания об устройстве переходных мостиков с перилами. .
— Но вы вносили такое предписание?
— Хорошо помню, что вносила.
— А теперь его нет?
— Да, теперь его нет,— покорно сказала она.
«Это тебе не в шахматы играть»,— подумал он.
Трубин встал
— Куда же делось ваше предписание?—спросил Трубин.— Извините, но... написано пером, не вырубишь и топором. Вы просто хотели записать про эти мостики и забыли в спешке.
— Нет, я ничего не забываю,— проговорила она.— Поверьте мне, я писала в акте...
— Куда же, черт побери, делась ваша запись?—не удержался он от крика.
— Оттого, что вы повышаете тон, ясности не прибавится. Я просто пришла к вам за советом. Вы давно здесь работаете, знаете людей. Думала, может быть, вы мне поможете.
— Дайте посмотреть.
Она достала из портфеля листки акта.
Он прочитал. Акт как акт. С подписями и датой проверки. Все есть, но нет «переходных мостиков*.
— Оставьте у меня, я схожу к мастеру и поговорю с ним.
Догдомэ ушла, а Григорий задумался. «Что бы это могло значить? Не похоже, чтобы она забыла внести запись. Что же тогда?»
Григорий внимательно просмотрел акт. Все по форме, как положено. И тут он увидел, что один лист короче. Он довольно долго смотрел, удивляясь, что листки не одинаковы. И вдруг вспомнил о манере мастера Карымова вырезать бритвочкой на документах слова, которые не хотел показывать. «Уж не вырезал ли он и тут чего- либо?»— подумал Трубин. Не одинаковый размер листков не давал ему покоя. «Да, этот листок снизу срезан,— размышлял он.— На этом вот листке фабричный срез, а тут... не-ет. Надо спросить Догдомэ, не помнит ли она, где у нее было написано о переносных мостиках».
Трубин позвонил в трест, и Догдомэ сказала, что о мостиках она писала в конце первой страницы. Он уточнил, не обрезала ли она листы перед тем, как писать акт. «Нет»,— ответила Догдомэ. И немного подумав, спросила: «Вы обнаружили подделку в документе?»
— Пока ничего сказать не могу,— отозвался Трубин. — Надо поговорить с мастером.
Чимита сидела в отделе, закрыв горячее лицо руками. В мыслях было всякое: «Уйти с этой должности? Пойду к Шайдарону и скажу... Не могу — и все. Как хотите. Ну, что это за работа?»
Она вспомнила, как проходили у нее все эти дни.
Прорабы, мастера, бригадиры вежливо выслушивали Догдомэ, охотно обещали, иногда отшучивались. А ямы и колодцы не закрывались, мостики с перилами через траншеи заменялись одной-дву- мя досками, по которым и днем не всякий рисковал пройти. О сигнальных фонарях возле насыпей и говорить нечего...
«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»,— отвечали ей и тут же соглашались, что она права. Мастер Карымов обычно жаловался Догдомэ: «Ну разве мне до этих мостиков с перилами! Посудите сами — у меня на шее план. А вообще-то статью мне могут пришить. Это точно».
Чимита ходила к Шайдарону, просила помощи, подала ему докладную. В тресте издали приказ. Он повисел на доске
«Может, уйти с этой должности? Никому я не нужна. Шофер лишнюю машину кирпича привезет — его встречают с радостью, обнять готовы. А меня? «Пока гром не грянет».
«Вот так помаленьку трачу свою жизнь. На переговоры, уговоры... А вдруг гром грянет? И с кем-то что-то случится. Ребенок же упал в траншею. Хорошо, что без увечья... А ведь «бог человеку запасных частей не оставил». Так, кажется, говорят, когда вспоминают о технике безопасности. И где этот Трубин? Он обещал помочь мне, но что-то давно уже не звонил, а скоро вернется из командировки Шайдарон и потребует объяснений. Сходить к Трубину? Но не могу же я ходить постоянно к нему в бригаду. У него с техникой безопасности благополучно, он-то учитывает, что «у бога нет запасных частей».
Телефонный звонок прервал ее мысли. Схватила трубку, узнала его голос и, не зная еще, что он скажет, уже обрадовалась.
— Вы еще у себя, товарищ Догдомэ?— услышала она глуховатый бас Трубина.
— У себя.
— Подождите нас, мы скоро... Алло! Алло!
— Да, да. Я поняла все.
— Никуда не уходите.
А куда же она уйдет? Чимита достала зеркало из сумки. «Лицо-то как раскраснелось! Попудрить надо. А то еще заметит, что переживала».
В отдел зашли Трубин и Карымов. Чимита выжидающе смотрела, что будет.
— Присаживайтесь, Виталий Иннокентьевич,— сказал Трубин мастеру.— Будьте, как дома.
Мастер что-то проворчал, сел за пустой стол, снял кепку и пригладил редкие волосы на лысеющей макушке.
— Чего шум поднимать?— сказал он, поворачиваясь к Трубину. — Ребенок, слава богу, жив и здоров. К мамаше этого ребенка я ходил. Чего еще надо? Вроде бы ничего и не было.
— Нет, было!— Трубин стукнул ладонью по столу. — Вы уж ей, товарищу Догдомэ, растолкуйте по порядку. Как и что.
Трубин вынул папиросу, закурил, хотел положить спичку в пепельницу, но вдруг махнул рукой и вышел из кабинета.
— Что произошло?— спросила Чимита мастера, когда шаги Трубина затихли в коридоре.
— Ну, что...— Карымов надел кепку и тут же поспешно сдернул ее.— Вы уж простите меня, товарищ Догдомэ. Семья... дети у меня... шесть душ. Думаю: «Ну, что ей? За нее Шайдарон постоит. А за меня некому. Пришьют статью». А так-то ведь ничего и не случилось. Ребенок жив-здоров. С мамашей я уладил. Вы бы только извинили, тогда у меня и душа бы на месте. А? Как вы посчитаете?
— Что вы сделали с актом? Вы обрезали первую страницу? Да?
Карымов молчал, трясущимися пальцами мял кепку.
— Что же вы не отвечаете?
— Семья... шесть душ.— По его крупному белому лицу ходили багровые пятна.— Bac-то бы -защитили, а меня некому.
— Идите-ка домой, товарищ Карымов.
— Домой? А дальше как?— он перестал мять кепку.
— Никто никакой статьи вам не пришьет.
— Как же не пришьет?!
— Даю два дня срока. Если предписания акта не будут выполнены, товарищ Карымов, вы пойдете под суд. Сами знаете — за что.