Сергеев Виктор. Луна за облаком

Неизвестно

Все вокруг Трубина как бы стремилось занять свое первоначаль­ное положение. И вещи, и люди, и сам он.

Бригадиром снова стал Георгий Николаевич Бабий. Трубина на­значили старшим прорабом, и Шайдарон поручил ему бетонирова­ние фундаментов не только в главном корпусе, а и во всех цехах.

У Озена Очировича было усталое лицо, он уже не снимал бес­престанно очков, как это делал всегда, и ни разу клинышек его бородки не коснулся галстука.

— Бетонные работы надо провести с высокой прочностью и: раньше расчетных

сроков,— говорил Шайдарон. Глаза его с сочув­ствием скользили по растерянному лицу Трубина, но долго не задер­живались на нем. Взгляд усталого человека устремлялся в окно, ту­да, где качались и ползли стрелы кранов.— Меня вызывали на бюро обкома и сроки подсократили. Ты меня пойми. Рабочих лишних нет. Бетона нет, сколько нужно. Фундаменты начали ставить?

— Да, Озен Очирович.

— Ас ростверками как у тебя?

— Еще не закончили.

— Ну вот...— поморщился Шайдарон.— Теперь грунт прогревай. Опять расходы... Да и время уходит. А потом плиту опять прогре­вай для фундамента. Где с ростверками не закончено?

— В двух цехах. Да там немного...

— Что скажешь о сроках?

— Начало февраля.

— Середина января. И все. Не спорь. Я не в таких переплетах бывал. И ничего. Как видишь, даже еще трестом приходится ру­ководить.

Шайдарон взял трубку телефона, но передумал звонить, снова посмотрел на Трубина.

— Ну, а то, что вернулась жена, это к лучшему. Запомни. Толь-ко брак, заключенный по любви, является нравственным. И только тот брак, в котором любовь жива, несмотря ни на что, продолжает оставаться нравственным. Вот так-то.

Трубин промолчал, лишь улыбнулся виновато. А что скажешь Шайдарону? Женой теперь Софью не назовешь... «Поживем пока, а там, как выйдет. Время — лучшее лекарство... Оно укажет».

— Ас зимним бетонированием...— продолжал управляющий.— Я думаю, справишься. Бетон, дружок, это такой... мы его далеко не досконально изучили. Если хочешь — это темная лошадка. Вот что такое бетон! Ты не пугайся. Скажу по секрету: мы с Иваном Аниси­мовичем твою кандидатуру метим на главного инженера. Да, да. Наш главный давно болеет и возраст у него пенсионный. Другого некогда искать. Тебя наши люди знают, сработались с тобой, при­выкли к тебе. Это тоже что-то значит. Ясно?

— Да чего уж там,— усмехнулся Трубин.

— Ну вот. Справишься с зимним бетонированием — быть тебе главным инженером.

В коридоре Григорий встретил Догдомэ. Из-за приезда жены по­чему-то неловко перед Чимитой. Ко1да-то провожал ее и гуляли вме­сте. Кажется, и комплименты ей говорил. А теперь, что говорить? Она тоже знает, что Софья вернулась.

Григорию бросилось в глаза, что Догдомэ не такая, как обычно. Что-то в ней появилось незнакомое. Сухие строгие глаза. Шерстяной свитер в мелкую серую клетку. Волосы расчесаны и уложены. И свитер, а еще больше эта прическа делали ее старше и менее похо­жей на мальчика.

Они

поздоровались. «На кого же она теперь похожа?»—поду­мал он.

— Ты возвращаешься на прежнюю работу?— спросила Чимита.

«А голос тот же, не переменился».

— Ну и как? Доволен?

«Может, ей не сказали о Софье?»

— Теперь ты по-иному будешь смотреть на технику безопас­ности?

— Как всегда.

— Ты хотя и начальник теперь, Трубин, но я все же не устану тебя учить: с лесов не падай, на гвозди не наступай...

— Под стрелой крана не стой,— продолжал он.— Без рукавиц носилки не таскай...

— А то набьешь кровавые мозоли.

— Мне отныне на всю зиму с бетоном возиться,— сказал Григо­рий уже безо всякой шутливости.

И с нее вдруг как-то сразу сошло шутливое настроение. Глаза потускнели и с волосами что-то сделалось. Может, она рукой сбила прическу.

— A-а, чего с тобой станется!— небрежно произнесла она. — Ты и сам бетон!

И ушла, ничего не добавив.

«А ведь у меня с ней какие-то странные отношения,— размыш­лял Трубин по дороге из треста.— А собственно, какие? В чем стран­ности? Тогда... давно... Она сказала, что нашла во мне интересного человека. А что еще было?»

Он вспомнил, где и как они виделись и о чем у них состоялся разговор. Всплывали со дна памяти обрывки мыслей и фраз, ни к чему не обязывающие. Ерунда всякая. Было как-то... Хотел ее поце­ловать. Она резко вырвалась. Все движения ее были резкими и злы­ми, а глаза... Какие же глаза? Ни слова ее, ни движения ее никак не гармонировались с глазами. Вот чертовщина! Глаза ее были теп­лые и влажные в тот вечер. Не то, что сейчас — сухие и строгие.

Бетонирование вела бригада Бабия. Георгий Николаевич подле­чил ногу и вернулся на прежнее место. Недовольных вроде нет.

— Ну, как живете?—спросил его Трубин.

— Живем, как в самолете, Григорий Алексеич. Тошнит, а не вы­скочишь.

Оказывается, появились недовольные.

— Сроки прижимают?

— Да какие могут быть сроки? На дворе зима. А зима, как из­вестно, не лето. Вот даем горячий воздух... помаленьку. От электро­калорифера. Нынче минус двенадцать. Капэдэ прогрева низкий. Дальше так не пойдет. Заболел я любовью к этому бетону. Будь он проклят!

— Предложения у тебя есть?—спросил Трубин.

— Да вот Быховский, опытный бетонщик, предлагает попробо­вать прогревать плиты ростверка форсункой.

— Ненадежно.

— А что? Пламя сильное?

— Бетон «поджарите», он будет крошиться. Как думаете, Бы­ховский?

— Чтобы поднять капэдэ калорифера, надо укрыть его со всех сторон,— сказал Быховский.— Дело простое. Поставим переносную будку.

— Попробуй хоть так, все лучше.

— Райка!— крикнул Бабий.— Райка! Где тебя черти носят?

— Здесь я,— донесся ее голос.— Чего надо?