Сергеев Виктор. Луна за облаком

Неизвестно

— Ты не достойна высокого чувства, коль способна на столь низ­менные. Неужели ты сомневалась в моей порядочности?

— Не надо так говорить обо мне,— попросила она. — Я распла­чиваюсь немалой ценой за все...

Этот трудный и тяжелый для них разговор то утихал, то вспы­хивал с новой силой. Обвинения сталкивались с обвинениями, откро­вения гасились подозрительностью, упреки перемешивались с моль­бами и весь поток едких и злых слов терзал их обоих, хотя, как это часто бывает, они напрасно мучили себя, потому что ничего уже не могли изменить. Если бы в те минуты они подумали о будущем, по­думали о

том, что пути их разойдутся навсегда, что очень скоро но­вые заботы и планы будут одолевать их каждодневно и вне всякой связи с тем, что где-то живет «он» или где-то живет «она», если бы в те минуты они смогли взглянуть на окружающий их мир с некоей высоты, они бы поняли всю бесцельность и ненужность этого труд­ного и тяжелого разговора.

Записи Догдомэ, сделанные ею вскоре после приезда Софьи: «Я хотела, я должна уничтожить все то, что я пишу. Но не могу. В этом дневнике, мне чудится, живет частица моей любви. Люблю я, наверное, сильно. Люблю так, как всегда хотела любить. Я не могу на него ни сердиться, ни обижаться. Да он ничего и не сделал тако­го... Да, он не может меня любить, но разве он виноват в этом?

Но любит ли он хоть кого-нибудь? Может ли он вообще любить?

Я стараюсь приучить себя к мысли быть вместе с Вовкой, моим хабаровским другом, с которым, возможно, я уехала бы... будь он решительней. Он хороший. Но он — не ты, Трубин. Вот сейчас вижу твой вчерашний взгляд, пронизывающий насквозь, и улыбку, пони­мающую все...

Наверное, мне не быть ничьей женой, пока ты существуешь.

Ворваться в твою семью, пусть не совсем в твою, я не могу. И не умею, не в моем характере, да и бесполезно. Ты же меня не под­держишь, слишком для тебя крутой поворот: отказаться от выверен­ного ритма жизни и почти полной свободы от жены.

Есть слух, что Софья и Григорий не сошлись. Если бы так... В это никак не верится. Живут в одной квартире... Рано или поздно — они помирятся. Он ее простит. И она его...

Да, ты, Григорий, не откажешься от своей свободы. Твой путь с Софьей Васильевной, на мой взгляд, можно сравнить с восьмерками. Восьмерка за восьмеркой... У вас с ней две жизни, два русла и они пересекаются только там, где пересекаются линии в восьмерках.

Я не думаю, что ты доволен такой своей жизнью, но ты или не веришь в возможность иной жизни, или не стремишься к ней. Может быть, ты и прав. Но мне всегда представляется единым жизненный путь двух сердец, именуемых мужем и женой».

Глава семнадцатая

Переносная будка не помогла Бы- ховскому. Трубин велел пригото­вить две штольни. В обе залили по кубику бетона. Привезли тран­сформатор. У рубильника дежурили по очереди. Термометры опуска­ли в штольни на веревке. Подскочило за сорок градусов — команда: «Быховский, отключи!» Упало за восемнадцать: «Быховский, включай!»

Колька Вылков после смены домой не уходил, торчал в цехе до полуночи. Райка с ним. В ее обязанности входило поливать кубики соленой водой, чтобы бетон не замерзал сразу.

На седьмые сутки один кубик вынули, увезли в лабораторию. Анализ обрадовал: половина проектной прочности достигнута! Вто­рой кубик прогревать прекратили — бетон сам дойдет до нужной прочности. Жди одиннадцать дней. Это уже по справочнику.

Вот увезли

в лабораторию и второй кубик. Снова удача: проект­ная прочность есть! Трубину даже стало как-то беспокойно, тревож­но. Уж очень все просто и легко получалось.

— Будем ставить фундаменты,— сказал он Бабию. — В одном места с прогревом плиты, в другом — без прогрева. Посмотрим.

— Как бы худого чего не вышло, Григорий Алексеич,— засомне­вался бригадир.

— Я уверен, что получится.

— Может, и так. А вот только фундамент могут не принять. За­казчик скажет, что не по инструкции...

— Не скажет. Прочность сцепления бетона без прогрева плиты возрастет. Чего еще надо заказчику?

— Так-то оно так...

В цехе холод, как и на улице. На плите ростверка — минус двад­цать семь.

Пришли Шайдарон с Каширихиным.

— Два фундамента поставили, Озен Очирович,— говорил Тру­бин. — Один бетонировали при минусовой температуре.

— Что же, посмотрим. Многое зависит от точности инженерных расчетов.

— Точность во всем соблюдена.

Клубы морозного воздуха смешивались с папиросным дымом. На серые глыбы бетона кое-где надуло снега. Вот эти глыбы и долж­ны дать ответ...

— До какой температуры прогревали плиту?— спросил Шайда­рон.

— До плюс десяти.

— Вот эта с прогревом?

— Да.

— А эта, стало быть, без прогрева? Ну, матушка, выручай!

Возле нее — темной лошадки — стояли Бабий, Быховский, Г ру­ша, Колька Вылков, Райка.

— Где домкрат? Начинай!

Трубину казалось, что глыба, поставленная с подогревом, круп­нее, хотя этого не могло быть. И форма ее... Она, как моллюск, при­росла к плите множеством невидимых присосков. А у той, что без подогрева, ледяная подушка. Хрустнет, как стеклышко. Он, не от­рываясь, глядел пристально на низ глыбы. Между плитой и глыбой из тумана выползла тонкая, как игла, щель. Трубин закрыл глаза, открыл — щель исчезла. Унял дрожь в руках. Опять щель... Нет, лучше не смотреть.

Колька Вылков не видел щели. Глядя на равнодушную холод­ную глыбу, распластавшуюся на плите, он вспоминал, как дежурил вечерами у рубильника, как от мороза коченели ноги, они бегали с Райкой по пустому цеху, чтобы согреться. Если бы не Райка, он не выдержал бы. Иногда так и подмывало бросить все и уйти. Забыть эти термометры, штольни. Надоело возиться с тряпками, с паклей. Но Райка и слушать не хотела. Сверяла по бумажке, как выполня­лись требования Трубина, записывала температуру и время. «Все должно быть точно, никаких отклонений»,— повторяла она.

Те кубики в штольнях здорово себя показали. И Колька почув­ствовал, будто он стал каким-то другим. Он ходил по участкам, раз­говаривал со знакомыми и все ждал, что вот кто-то из них заметит, что Колька стал другим и скажет ему про это. Но почему-то никто ничего не говорил. И было немного досадно. Но все равно... он уже не помнил о холодных, обжигающих лицо ветрах, о том, что хотел сбежать с дежурства.

В сознании осталось одно: он тоже тут не поспедняя спица в ко­леснице.

Так уж вышло, что Колькино сердце сегодня отдано все без ос­татка этой глыбе-каракатице, которая легла на непрогретое тело пли­ты ростверка. И если все пойдет прахом, если сцепление бетона сла­бое, то Колька не знает, что сделает...