SergeiMinaev-MoscowLoveNot
Шрифт:
девятую» девчонку лет двадцати. Девчонка верещит
и сопротивляется (или делает вид, что сопротивляет
ся). Мимо идут погруженные в свои дела москвичи.
На встречной полосе, так же ожидая светофора, сто
ит «скорая помощь», чуть за ней — милицейская ма
шина. На происходящее никто не реагирует.
Если гопники сейчас случайно убьют девчонку, прохожие начнут фотографировать труп на мобиль
ные. Потом пойдут дальше. И мне бы вылезти из ма
шины и вмешаться,
высунуть в окно ствол. Но я точно знаю, что гопни
ки побегут в одну сторону, девчонка... скорее все
го, в ту же, менты меня заломают, а врачи из «ско
рой» выступят свидетелями того, как я хотел ее из
насиловать, угрожая пистолетом.
Или девчонка окажется женой одного из них, или
сестрой. Она от кого то из них родит, а потом, ког
да ребенок вырастет таким же гопником, расскажет
ему по пьянке, что однажды «его папка тащил мам
ку на свидание, а какой то олень подумал, что пап
ка мамку хочет изнасиловать, и стал заступаться.
Москва, я не люблю тебя
209
Оленя сдали ментам, а сами посмеялись». Как то так
она и скажет.
А может, ее в самом деле хотят изнасиловать.
Я этого никогда не узнаю и никогда больше не уви
жу ни ее, ни гопников. Я не буду им мешать. Я вы
брошу сигарету в окно и все забуду. Не потому, что
боюсь, и даже не потому, что когда этот город наси
ловал меня, все стояли и смотрели в другую сторо
ну. Просто с каждым разом обостренное некогда чув
ство вселенской несправедливости вспыхивает все
слабее и слабее. Теперь от него даже сигареты не
прикурить. И как бы оправдательно это ни звучало, виной тому не я, а ты, любимый город герой.
Из за тебя я двигаюсь от пепелища к пепелищу, оставляя после себя сожженные дотла деревни соб
ственных эмоций. Я искренне стараюсь не помнить
имен, мест, дат и событий. Я боюсь зацепиться за ко
рягу чужой истории, чтобы, выпутываясь из нее, ко
рень за корнем, ветка за веткой, не осознать однаж
ды, что сросся с этой корягой.
Мне все время снится один и тот же странный сон.
Большие фотографии, как в школе. На них лишь в
одном обведенном кружочке — мое лицо. Все ос
тальные рамки — пусты. Мне все время снится этот
сон. Или я придумал, что он мне снится?
ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ
Район метро «Сокол». Восемь часов утра.
— В анамнезе миллион долларов. — Фельдман
щелкнул крышкой кейса и поежился. Видно, так ему
было страшно от суммы, которую он озвучил.
— Трофиму ска... — начал было
осекся. — Трофим чемодан видел?
— Не уверен! — Фельдман засунул кейс под но
силки и отвернулся к окну. — А ты?
«Не уверен он. Вот сволочь! — озлобленно хмык
нул про себя Котомин, — ох уж эта мне манера ук
лончивых еврейских полуответов. “Не уверен. Не ду
маю. Боюсь, не получится”. Ты, сука, или боишься, или точно не получится. Чего наводить тень на пле
тень? Или в вас сидит вечный страх концлагерей и
погромов? Скажешь “да” — витрину разобьют, ска
жешь “нет” — в газовую камеру отправят. Так вас
именно за эту ебучую неопределенность и громили
и травили, неужели за столько веков не понятно?»
Котомин не любил Фельдмана не в силу прису
щих последнему ярко выраженных черт характера
Москва, я не люблю тебя
211
еврейского народа, а скорее за отсутствие таковых.
Кроме привычки отвечать вопросом на вопрос, ни
чего другого анекдотичнопейсатого в Марке Арноль
довиче не было. Он всегда был опрятен, вежлив, в
меру носат, не стремился переложить работу на
других или увильнуть. В подлости замечен не был, давал в долг по мелочам и честно делил деньги, ко
торые благодарные больные (а такие попадались
только Фельдману) совали в карманы врачебного
халата.
Антисемитизм Котомина не был бытовым. Нена
висть к Фельдману происходила из пещерной архаи
ки русского человека, лучше всего описанной в анек
доте про коммерсанта девяностых, продавшего черту
душу за миллион долларов. Коммерсант, в принципе
удовлетворенный уверением сатаны в том, что в бли
жайшее время за эти деньги делать ничего не при
дется, шел домой и говорил про себя: «Все же в чем
то ты меня наебываешь».
Вот и Котомин за все два года работы с Фельдма
ном не мог понять, в чем его наебывают. Пара тысяч
рублей в долг, «до пятницы», отдаваемая через ме
сяц, легкий отказ от своей доли в «пациентских» в
пользу водителя (у него жена беременная), понима
ющие, участливые глаза в похмельные дни у сотруд
ников. Все это говорило, что существует у Фельдма
на какой то секрет. Есть, есть в жизни этой падлы
что то большее. Что то, позволяющее ему с легкос
тью отказываться от «леваков» и соболезновать по
хмельному Трофимову. Что то глобально несправед
ливое, достающееся Фельдману «на шару». Что то та
212
Сергей Минаев
кое, в чем, несомненно, есть доля Котомина, которую