Серп
Шрифт:
Вот еще, чепуха какая! В наше время никто не исчезает. Грозоблако знает в точности, где кто находится в любой момент времени. Правда, оно не обязано никому ничего рассказывать.
При иных обстоятельствах Цитра, возможно, последовала бы совету отца. Но она здесь по важному делу, так что не время ежиться и колебаться.
Ворота под высокой аркой не были заперты. Девушка прошла в них и оказалась в саду, полном белых благоухающих цветов. Гардении! Тонисты придавали огромное значение запахам и звукам. А вот зрение они совсем не ценили. Собственно говоря, тонисты самого фанатичного толка даже
Цитра прошла через сад по выложенной плиткой дорожке в храм, увенчанный вилкой, с трудом отворила тяжелые дубовые двери и ступила в часовню, уставленную рядами скамей. Несмотря на витражные окна по обе стороны нефа, здесь царил полумрак. Витражи происходили не из Эпохи Смертности; по своему характеру они были чисто тонистскими. На них изображались различные непонятные сцены: вот человек с обнаженным торсом несет огромный камертон, сгибаясь под его тяжестью; на другой картине — камень, раскалывающийся и испускающий зигзаги молний; на третьей толпа убегает от гадкого червеобразного существа — двойной спирали, вылезающей из земли…
Цитре картины не понравились. Она не знала, во что верят эти люди, понимала лишь, что их верования смехотворны. Просто какой-то вздор. Всем и каждому известно, что эта так называемая религия на самом деле представляет собой смешение различных верований смертных времен, кое-как слепленных в нескладную мозаику. И все же существовали люди, находившие это странное идеологическое месиво притягательным.
Священник, или монах, или как там называют служителей их культа, стоял у алтаря, гудел себе под нос что-то заунывное и одну за другой гасил свечи.
— Простите, — сказала Цитра. Ее голос прозвучал гораздо громче, чем она ожидала. Фокусы храмовой акустики.
Однако человек не вздрогнул. Он затушил еще одну свечу, положил серебряный колпачок и, сильно прихрамывая, заковылял к гостье. Девушка недоумевала: то ли он прикидывается, то ли религиозная свобода позволяет ему сохранять неизлеченной травму — причину хромоты. Судя по морщинистому лицу монаха, ему уже давно пора было завернуть за угол.
— Я курат Борегар, — сказал он. — Ты пришла обрести душевный настрой?
— Нет. — Она показала браслет с символами Ордена серпов. — Мне нужно поговорить с Робертом Фергюсоном.
— У Брата Фергюсона послеобеденная пауза. Не следует его беспокоить.
— Это важно, — настаивала Цитра.
Курат вздохнул.
— Что ж, ладно. Чему быть, того не миновать. — И он заковылял прочь, оставив Цитру одну.
Девушка оглянулась по сторонам, осваиваясь с непривычной обстановкой. В алтаре она увидела углубление в форме чаши, наполненное водой, но вода была мутной и дурно пахла. А сразу за алтарем находился композиционный центр всего храма: стальная двузубая вилка, похожая на ту, что венчала крышу снаружи. Укрепленная на обсидиановом основании, она насчитывала шесть футов в высоту. Рядом, на отдельной маленькой подставке покоился на черной бархатной подушке эбонитовый молоток. И все же внимание Цитры приковывала
— Так и хочется ударить по ней, правда? Давай, это не запрещено.
Цитра подскочила от неожиданности и отругала себя за то, что ее застигли врасплох.
— Я брат Фергюсон, — сказал человек, приближаясь. — Ты хотела меня видеть?
— Я ученица почтенного серпа Мари Кюри, — представилась Цитра.
— Я слышал о ней.
— У меня для вас печальное известие.
— Продолжай.
— Ваша сестра, Марисса Фергюсон, ушла от нас. Сегодня в час пятнадцать серп Кюри выполола ее. Глубоко сочувствую вашей утрате.
Собеседника это известие, похоже, не потрясло и не огорчило, на лице у него появилось лишь выражение смирения.
— Это все?
— «Это все»?! Вы что, не слышали меня? Я только что сказала, что вашу сестру сегодня выпололи!
Брат Фергюсон вздохнул.
— Чему быть, того не миновать.
Если бы до этого момента Цитра уже не презирала тонистов, то сейчас она совершенно точно начала бы испытывать это чувство.
— Да что вы говорите! — процедила она. — Похоже, это у вас такое «священное» изречение?
— Это не изречение, это простая правда, согласно которой мы живем.
— Ладно, как скажете. Тогда позаботьтесь о похоронах, поскольку им тоже быть и их не миновать.
— А если я не стану, то похороны должно обеспечить Грозоблако, верно?
— Вам совсем наплевать на вашу сестру?!
Человек подумал, прежде чем ответить.
— Смерть от руки серпа — не естественная смерть. Мы, тонисты, ее не признаём.
Цитра едва удержалась, чтобы не высказать этому человеку все, что она о нем думает. Она лишь прочистила горло и постаралась действовать как истинный профессионал.
— И еще одно. Хоть вы и не жили с ней, но согласно документам, вы ее единственный родственник. Это дает вам право на иммунитет в течение одного года.
— Мне не нужен иммунитет.
— И почему это меня не удивляет? — съязвила Цитра. Впервые на ее памяти кто-то отказывался от иммунитета. Даже самые убитые горем родственники всегда целовали кольцо.
— Ты выполнила поручение, — заключил брат Фергюсон. — Теперь можешь идти.
И тут терпение Цитры лопнуло окончательно. Наорать на Фергюсона она не могла, воспользоваться приемом бокатора и врезать ему по затылку, а затем, двинув локтем, уложить мордой вниз — тем более. Поэтому она сделала единственное, что ей оставалось: схватила молоток и вложила всю свою ярость в один мощный удар по вилке.
Камертон отозвался таким ошеломляющим гулом, что у Цитры завибрировали даже зубы и кости. Гудение вилки не походило на звон колокола. У колокола звук пустой, тогда как тон двузубца обладал объемом и плотностью. Он потряс Цитру и прогнал ее гнев. Попросту рассеял его. Заставил мышцы девушки расслабиться. Она застыла с раскрытым ртом. Эхо камертона звучало в ее голове, в животе, в позвоночнике. Гул длился гораздо дольше, чем, по идее, должен был длиться, а затем начал постепенно затухать. Цитре еще никогда не доводилось испытывать нечто столь сокрушительное и одновременно успокаивающее. Она с большим трудом выговорила: