Сестра моя Боль
Шрифт:
Когда Василий проснулся, то обнаружил себя лежащим в кровати, на грубых, но чистых простынях. Человек в белых одеждах обтирал ему лицо влажным платком. Платок пах уксусом. Васька чихнул, и человек в белом приветствовал его трескучей итальянской скороговоркой, абсолютно непонятной. Хорошо, что Василий преуспевал в языках и по латыни был первым учеником. Кое-как собрав известные ему слова, он объяснил, кто он и откуда. Человек в белом все понял и ответил тоже на латыни, на этот раз он говорил медленно, и Васька все понял. Он заболел. Его нашли монахи и приютили здесь, в гостеприимной обители. На корабль дали знать, но срочный фрахт не позволил команде ждать выздоровления помощника кока. Капитан обещал забрать его на обратном пути, а пока что препоручил заботам братьев-доминиканцев. Очевидно, они заботились о мальчике хорошо, и те пряно пахнущие отвары, что давали ему по утрам, тоже сделали свое дело, и через
7
Имеются в виду пять доказательств бытия Бога, сформулированных Фомой Аквинским, философом и теологом, членом ордена доминиканцев.
– Бог привел тебя сюда, дитя мое. Отложим Кампанеллу и Экхарта, я научу тебя всему, что знаю сам. Тебе пригодится это горькое, тайное знание, ведь вся твоя жизнь будет борьбой со злом. Знаешь, нынче многие полагают, что дьявол существует только лишь в человеческих душах, что черную суть его составляем, словно мозаику, своими грехами мы все. Старые и молодые, дети и женщины, праведники и грешники… Я не вижу конца этому заблуждению и имею основания предполагать, что далее оно лишь укоренится и – увы! – слишком дорого обойдется человечеству! Чаю не дожить до этого момента…
Мальчик не ошибся в выборе. Брата Сальваторе в монастыре считали чудаком, почти еретиком, почти сумасшедшим. Но все прощалось ему – отчасти из-за преклонных лет, отчасти из-за того, что он был сказочно богат, и все его состояние со временем должно было отойти ордену. Вот каков был новый наставник послушника!
Монах-доминиканец, гордившийся древностью своего рода, учил его тому же, что и темная русская старуха Анисьюшка. Он огранил данный мальчику с рождения дар видеть, он научил его, как жить с этим, чтобы не сойти с ума и, самое главное, чтобы люди не сочли его безумцем. Потому что там, за стенами обители доминиканцев, шла другая жизнь и властвовали иные законы… Здесь же была тишина, нарушаемая порой глубокими аккордами органа, доносящимися из храма. По кельям таились шорохи и тени, из углов тянуло прелой сыростью. Монастырь наполнен был мрачноватыми тайнами и пронизан духом Средневековья. Обширный подвал, наполовину занятый под винное хранилище, наполовину заброшенный, таил свои неприятные секреты – то тут, то там виднелись вделанные в потолок и стену кольца и крюки. К ним приковывали кого-то? Или располагались здесь приспособления для пыток? Об этом знать не хотелось. Впрочем, узнав о страхах ученика, брат Сальваторе только рассмеялся.
– Некогда там хранили колбасы, окорока и сыры – дабы до них не добрались крысы, – а вовсе не подвешивали несчастных узников.
И все же, когда мальчик спускался в подвал, ему чудилось, что он увидит в каком-нибудь закутке прикованный к стене скелет. А череп, должно быть, лежит в сторонке и смотрит на мир черными провалами глаз – укоризненно и печально.
А одну монастырскую легенду Василий развенчал самолично.
В трапезной якобы водилось привидение. По ночам там порой так выло и стонало, мучительно-надрывно – такие звуки могла издавать только оплакивающие свои грехи душа, и ходил слух, что мается в трапезной не кто иной, как монах по прозвищу брат Поварешка, преставившийся не менее тридцати лет назад. Обстоятельства его гибели были трагичны. Толстяк, подверженный греху пьянства, угостившись без меры граппой stravecchia, нырнул головой в самую большую свою кастрюлю, полную кипящего бараньего бульона. Должно быть, привратник Петр не пустил его в царствие небесное, не узнав верного служителя Господа в обваренном пьянчужке. С тех пор, говорят, в иные ночи можно увидеть брата Поварешку в трапезной – он плачет
Но те, кто жили в монастыре дольше, уверяли, мол, стоны и вопли начались еще при жизни брата Поварешки, с самого момента воздвижения монастыря, и упоминаются даже в старых книгах. Всегда находился какой-нибудь неудачливый монах, закончивший путь земной не в своей постели, так что сомнительная честь завывать в трапезной переходила от одного покойника к другому. Но мальчик знал, что никакого привидения нет, что брат Поварешка был узнан привратником и допущен к престолу Господа, а занятия физикой помогли ему и доискаться причин. Заметил он, что явления призрака происходили только в те ночи, когда задувал сирокко. Огненный африканский ветер хлестал прямо в окна трапезной, попадал в ниши, невесть для каких целей сделанные затейником-архитектором, и не мог оттуда выбраться и завывал, беснуясь от собственной слабости.
А настоящего призрака, обитающего в замке, никто не мог видеть и слышать, потому что он сам не хотел этого. Его присутствие выдавало только понижение температуры, неочевидное, но все же заметное. В местах, где он появлялся, монахи чувствовали себя неуютно и начинали шептать молитвы, а их четки постукивали, как кости. Вероятно, при жизни он был богатым и знатным человеком, и мальчик рассказал о нем брату Сальваторе. Тот кивнул:
– Я знал о нем, но не видел. С возрастом мое зрение, истинное зрение, начинает слабеть. И не могу сказать, что это меня сильно огорчает. Некоторых вещей лучше не видеть – они не предназначены для человека. Как он выглядит, ты говоришь?
Васька описал призрака, как мог. На нем были красные, шитые золотом одежды, и кровавые пятна на красном были почти незаметны. У него было смуглое и бледное лицо. Мальчик уже знал, что призраки бывают либо злы и свирепы, либо печальны и словно бы смущены. Смущает их, вероятно, непонятная необходимость оставаться в этом мире после смерти и пугать живых, смущает неопределенность собственного положения… Но этот был не таков, он не гневался и не печалился. Он был слишком горд для этого – именно гордость выражало породистое лицо, плоть которого давно уже истлела в земле и стала землею. Этот призрак мог бы показаться падшим ангелом.
– Посмотри, не он ли?
Да, это был он. Те же надменно полуприкрытые глаза, сухое лицо. Старинная пожелтевшая гравюра.
– Это кардинал Чезаре Борджиа, казненный инквизицией. Ты знаешь, что такое инквизиция, мой мальчик?
Он, конечно, знал. Об инквизиции ему говорили на уроке Закона Божьего, в гимназии. Помнится, как сейчас: отец Филарет, холеный, красивый, русая борода вьется кольцами – идет вдоль рядов, шурша фиолетовой рясой, прикасается к головам детей. Руки у него очень белые, пухлые, пахнут тонкими английскими духами.
– Благодарение Богу, что христианская Церковь избавилась от такого порока!
Брат Сальваторе, выслушав ученика, грустно заметил:
– Дела ее ужасали современников и будут прокляты в веках. Над землей гремят войны, целые народы уничтожаются ради тщеславия других народов, и инквизицией все так же пугают людей, как неразумного ребенка нянька пугает волком! Мало кто знает, и мало кто хочет знать, что подавляющее число приговоров о ведьмах вынесли светские суды. Хотя инквизиция действительно преследовала ведьм, точно так же поступало и практически любое светское правительство, а к концу шестнадцатого века римские инквизиторы начали выражать серьезные сомнения в большинстве случаев обвинения в ведовстве. Инквизиция преследовала иудеев? Да, такое было, но уже в году… О, память моя! Но уже в году тысяча четыреста пятьдесят первом папа Николай V передал римской инквизиции дела о еврейских погромах. Инквизиция должна была не только сурово наказывать погромщиков, но и действовать превентивно, предупреждать и отвращать насилие! Кроме того, не стоит путать инквизицию доминиканскую и испанскую. Испанская и в самом деле отличалась чрезвычайной жестокостью. Ты знаешь имя Торквемады? Это он изгнал иудеев из Испании…
Старый монах закрывал глаза. Его веки были тонки, как папиросная бумага, так тонки, что ученику казалось – даже закрыв глаза, он продолжает видеть. Он говорил, и тогда мальчик закрывал глаза и тоже видел, видел картины прошлого, далекого и недавнего, великолепного и ужасающего…
…В прекрасном цветущем саду, на каменной скамье, сидят двое – мужчина и женщина. Оба богато и неудобно одеты – в жесткие, вышитые золотом одежды. У нее одутловатое лицо святоши, она затянута в корсет, набелена до свинцовой синевы, надушена мускусом – Василий наяву чувствовал этот острый запашок, от которого трепетали ноздри левреток, лежащих у ног дамы. Мужчина выглядит моложе, у него сладкие и наглые глаза, капризно приподнятая верхняя губа показывает белые и острые зубы. Он похож на мелкого, но опасного хищного зверя. В его руках трепещет веер.