Севастополь (сборник)
Шрифт:
Береговой пост наблюдения запросил семафором: "Есть ли на катере раненые? Не нужна ли помощь?"
И сигнальщик катера, размахивая с мостика в воздухе флажками, ответил: "В помощи не нуждаюсь. Иду подрывать следующую. Старший лейтенант Пухов".
– Откуда взялся этот Пухов?
– заинтересовались командиры на больших кораблях.
– Раньше никто ничего не слышал о нем.
Немецкие мины время от времени взрывались то на значительном расстоянии от катера, то почти рядом. И тогда у всех наблюдателей захватывало дыхание -
Но они ошибались. "МО", управляемый Пуховым, каким-то неуловимым маневром ускользал, оказывался за полосой с ревом извергающихся газов и мутной воды, летящей на десятки метров вверх.
Стоя на мостике, старший лейтенант был предельно насторожен. Он не спеша отдавал команды и зорко осматривался, когда всплескивала за кормой сброшенная глубинная бомба. И он пришел к выводу, что не все немецкие "донки" взрываются от детонации.
"Видимо, продолжают отлеживаться на дне мины другой системы, - думал он. Как же заставить сработать их хитроумные механизмы?"
* * *
На берегу товарищи бросились поздравлять Пухова с успехом. А он, пряча руки от пожатий, растерянно и виновато твердил:
– Подождите, какой там успех! Ерунда получается.
И, сославшись на усталость, ушел в свою каюту.
На берегу он узнал, что в это же утро с катером лейтенанта Шептянина приключилась довольно загадочная история. Катер, как обычно, патрулировал в своем квадрате и прослушивал акустической аппаратурой глубины моря. Вдруг акустик среди однотонного гула уловил отчетливое тиканье часов. Не понимая, в чем дело, лейтенант на всякий случай решил дать полный ход, и не успел его катер пройти и трех десятков метров, как раздался сильный взрыв.
Место было глубокое, катер не мог зацепить "донку", и он не сбрасывал глубинных бомб, а лишь время от времени заглушал и вновь запускал моторы. Что же заставило взорваться мину?
– Не была ли она акустической? Не шум ли мощных моторов катера подействовал на нее и заставил взорваться?
– Этими догадками я поделился с Пуховым. Дмитрию Андреевичу мои предположения показались правильными. После отдыха решили проверить их.
Получив разрешение выйти на рейд, мы начали носиться по одному и тому же месту, то заглушая, то запуская моторы на полную мощность.
Но немецкие мины словно сговорились: ни одна из них не взорвалась. Пухов дал команду ходить рядом с буйками, указывающими, где лежат неразорвавшиеся "донки"; но мины продолжали молчаливо отлеживаться на дне.
Потеряв всякую надежду пробудить проклятые механизмы, мы запустили все моторы и понеслись прямо над буйками. И вдруг катер подбросило - метрах в пятнадцати за кормой поднялся столб воды.
Командир выровнял завихлявший катер, смеясь что-то крикнул мне, но я не расслышал: от взрыва у меня звенело в ушах.
Теперь мы точно знали, что молчаливые "донки" не переносят рева моторов.
Вечером Пухова вместе
Ложась спать, Дмитрий Андреевич сообщил мне:
– От командующего "добро" получено, завтра на рассвете выйдем. Он долго ворочался на нижней койке, курил и, мне кажется, так до утра и не уснул. Я тоже не мог спать в эту ночь.
* * *
На рассвете вахтенный сыграл побудку. Мы вымылись, позавтракали и начали готовиться к трудному дню.
Когда катер вышел на рейд, перед нами встал вопрос: с какой же мины начать? По нашим предположениям, на фарватере их оставалось не более пяти штук. Решили начать с тех, над которыми, по сведениям поста охраны рейда, меньше всего прошло кораблей, чтобы не нарваться с первого же раза на взрыв.
До нас никто еще не делал попыток подрывать мины этаким рискованным способом. Каждая немецкая "донка" могла взорваться под килем катера и разнести корабль в щепки.
"Это, наверно, случится мгновенно, мы и звука не услышим", - мелькнуло у меня в голове, и я пожалел, что не успел написать последнего письма матери.
Лишь слаженность в работе команды и скорость хода могли спасти нас от гибели. Короткий и быстрый катер имел все шансы во-время проскочить, увильнуть от опасности. И все же на душе было неспокойно: "А вдруг замешкаемся, не успеем удрать?.."
"Только бы не на первой мине!" - думалось многим.
– Задраить иллюминаторы по-походному! По местам стоять!
– приказал Пухов и, взглянув вперед, решительно перевел ручки машинного телеграфа.
Он разом включил все моторы. Катер дрогнул. Вода забурлила. Из-под кормы вырвалось мощное рычание...
Набрав разбег, мы на предельной скорости пронеслись мимо двух. буйков, расположенных по одной линии.
Взрыва не последовало.
Круто развернув катер, старший лейтенант повел его назад по оставленному нами серебрящемуся следу...
И опять впустую: за кормой лишь оседала водяная пыль и убегали возникающие воронки.
Осмелев, мы начали носиться вперед и назад, будоража бухту ревом моторов.
И каждый раз, когда катер пролетал мимо буйка, сердце мое то холодело и замирало, то бешено колотилось, и мне от этого трудно было дышать.
Я находился рядом с Пуховым на мостике. Он стоял за телеграфом, широко расставив ноги, сжимая в зубах погасшую трубку, и, казалось, улыбался одним краешком бледного рта. Только мелкие капли пота на его обветренном, почти белобровом лице выдавали волнение. Но это видел лишь я. Старшинам и матросам казалось, что командир ведет катер с обычной лихостью.
После одиннадцатого пробега мы, наконец, пробудили механизмы неподатливой мины, лежащей на дне. От сотрясения и сильной воздушной волны матросы попадали на палубу, но быстро оправились и вновь заняли свои места.