Севастополь (сборник)
Шрифт:
Политрук мгновенно оценил обстановку. Он понял, что пехота врага больше не решится идти в обход и подставлять себя под огонь пулемета, бьющего с высоты. И Фильченков, прыгнув вниз с насыпи, скомандовал Одинцову:
– За мной!
Они подоспели в ту минуту, когда два оставшихся фашистских танка подошли уже почти вплотную к насыпи. Паршин и Красносельский бросали в них все новые связки гранат. Цибулько, слившийся со своим пулеметом, посылал очередь за очередью в смотровые щели вражеских машин. Он не давал возможности водителям и башенным стрелкам смотреть в щели, и потому танки шли вслепую, огонь их был неприцельным. Фашистские
– Так держать, Вася!
– прокричал Фильченков и с гранатами в руках выскочил на бруствер. За ним последовал Одинцов, а слева от дороги - Паршин и Красносельский. На бегу они метнули гранаты в фашистов, прижатых к земле огнем пулемета Цибулько.
Гитлеровцы, которым удалось уцелеть, вскочили и с воплями побежали прочь. Вслед им прострочила длинная очередь пулемета.
Над полем установилась тишина. Слышно было только, как где-то вдали, за поворотом дороги, урчали моторы уходящих танков да на флангах раздавалась пулеметная дробь. Там еще шел бой.
Фильченков, Одинцов, Паршин и Красносельский возвратились на свою позицию у дорожной насыпи. В их усталых глазах светилось счастье одержанной победы над врагом. И только сейчас, в минуту затишья, взглянув на почерневшие лица своих боевых товарищей, политрук заметил, как они устали.
"Неужели бой длился долго?
– подумал он.
– Ведь, кажется, прошло всего несколько минут, как увидели вражеские танки". Николай достал часы, посмотрел я сказал:
– Бились около часа, товарищи!
– Ну? А я думал, минут пятнадцать всего, - удивился Цибулько и удовлетворенно добавил: - Не пропустили ни одного к дороге...
– В этих словах было столько гордости и торжества, что, казалось, Цибулько только и жил все свои двадцать два года для того, чтобы бить фашистские танки.
– И не пропустим!
– заявил Красносельский.
Фильченков посмотрел на Красносельского: лицо матроса - бледное, осунувшееся, губы кривятся от боли.
– Ты ранен, Ваня?
– встревоженно .спросил политрук.
– Немного царапнуло. Пустяки, пройдет...
Фильченков знал, что от пустяковой раны богатырь Красносельский не был бы так бледен и не кусал бы высохшие губы.
– Куда ранен?
– В ногу, выше колена.
– А ну, покажи!
Красносельский, сдерживая стон, присел и обнажил ногу. Политрук и матросы увидели большую рваную рану.
– Кость цела, - торопливо проговорил Красносельский.
– Через полчаса буду здоров, как прежде.
– Он боялся, что его могут отправить в тыл.
Паршин перевязал товарища. Моряки уселись на дно окопа, чтобы отдохнуть после трудного боя.
– Может еще кого "царапнуло"?
– спросил Фильченков.
– Все целы, вроде, - ответил Паршин и ощупал себя, как бы убеждаясь, действительно ли он цел?
Фильченков поставил Одинцова наблюдать за врагом, а остальным приказал отдохнуть. Бойцы улеглись на откосе насыпи погреться на неласковом осеннем солнце. Николай присел рядом с ними. Он хотел поговорить с товарищами перед новым, может быть, еще более яростным боем, но, видя, что веки матросов слипаются от усталости и кое-кто уже засыпал, решил отложить разговор. Он тоже устал, но не давал усталости одолеть себя.
Вот, раскинув руки, подставив лицо солнечным лучам, лежит Юрий Паршин, небольшой, средней силы, веселый матрос. В бою он, казалось, не ощущал страха смерти. А ведь самый обыкновенный, мирный человек был до войны. На флот он пришел с небольшого подмосковного завода, вырабатывавшего детские игрушки. Был он мастером-раскрасчиком, и радостно было ему красиво отделать детскую игрушку, дать ей такие цвета, которым бы радовался ребенок. Он и сам радовался каждому своему удачному изделию не меньше тех ребят, которым предназначались игрушки. В комсомол Юра вступил уже во флоте. С рвением выполнял он каждое комсомольское поручение, не было в подразделении агитатора лучше его. Полный неподдельного веселья и природного юмора, он всегда привлекал к себе товарищей. До военной службы Паршин много раз бывал в Москве и рассказывал матросам о столице с упоением... "Хороший комсомолец и воин хороший", подумал о Паршине Фильченков.
Рядом с Паршиным лежал Василий Цибулько. Доверчивые, почти детские глаза его были полуоткрыты, словно и во сне он хотел видеть небо. Темные волосы выбились из-под бескозырки на лоб, а тонкие красные губы застыли в полуулыбке. "Наверное, хороший сон видит", - подумал Фильченков. Может, приснились Василию отец или мать - старые труженики-хлеборобы из села Новый Буг на Николаевщине. А может, приснилась школа-семилетка, где он начал познавать азбуку жизни у старенькой учительницы Анны Ивановны Березко, которая гордилась им, любознательным, лучшим своим учеником. Цибулько с мальчишеских лет до самозабвения любил технику. Шум тракторного или автомобильного мотора вызывал в нем радостное ощущение. Родившись вблизи моря, Цибулько с детства был влюблен в него. Он завидовал двум старшим братьям, призванным на флотскую службу. И как он был рад, когда и его призвали во флот. Быстро привык он к флотскому распорядку, любовно изучал морское дело.
Крайним справа лежал Иван Красносельский. Богатырское тело его изредка вздрагивало, видимо, рана давала себя знать. На широком бледном лице подергивалась какая-то жилка. Он спал беспокойно, словно еще не прошло у него напряжение боя. Русые кудри Красносельского шевелил ветерок; он лежал, широко откинув свою большую руку. Крупные пальцы были стиснуты в кулак.
"Экая силища в человеке", - подумал политрук.
Постоянный физический труд развил в Красносельском недюжинную силу и способность легко переносить любые тяготы. Когда Иван, в тридцать втором году призванный в армию в Архангельск, отслужил свой срок, он остался жить на севере. Тяжелая работа сплавщика нравилась ему. Потом он переучился на шофера и несколько лет возил лес на грузовике.
Началась война, Иван пришел в военкомат и попросил:
– Направьте во флот.
Военком посмотрел на атлетически сложенного Красносельского и ответил:
– Что ж, подойдете...
Размышления политрука прервал взволнованный голос Одинцова:
– Товарищ политрук, вижу танки!
– Сколько?
– Пятнадцать!
Фильченков вскочил, схватил бинокль, присмотрелся: из-за дальних скал выходили бронированные чудовища. Бойцы проснулись в одно мгновенье.
– Сколько их, товарищ политрук?
– спросил Цибулько.