Севастопольская страда (Часть 2)
Шрифт:
– А пока раненые и больные пробавляются этим бумажным кормом? воззрился исподлобья Пирогов.
– Что делать?.. У нас много больных крымской лихорадкой. Для них хинин необходим, как воздух, а его нет...
– Но об этом вы тоже пишете?
– Пишем! И не только мы одни. Мы извещены, что херсонский губернатор писал харьковскому генерал-губернатору, чтобы тот прислал для херсонского госпиталя хотя бы один фунт хинину, а он ответил, что не имеет и одной унции.
– Одесса должна иметь хинин, - сказал Пирогов, - ведь она, говорят,
– Есть даже такой нелепый слух, будто и не в Одессе, а гораздо ближе к нам - в Керчи - на складе имеется чуть ли не пять пудов хинину!
– Этот слух немедленно должен быть проверен!
– оживленно воскликнул Пирогов.
– Это преступление - держать на складе столько необходимейшего препарата и не давать его в лазареты! За это мерзавцев надо судить по законам военного времени!
Но врач, говоривший с Пироговым, - это был еще молодой человек, завербованный из вольнопрактикующих, - только развел руками и добавил, понизив голос:
– Говорят, что по всей Новороссии приказано начальством ловить пиявок и отправлять в Крым для нужд больных и раненых... Однако мы что-то их не видим, этих пиявок. Был у нас случай: одному офицеру прописаны были пиявки к сильно контуженной ноге. Мы - к госпитальному начальству: <Есть пиявки?> Отвечают: <Были, да передохли>. Так и передали тому офицеру. <А в вольной продаже, говорит, нельзя ли достать?> Командировали фельдшера купить ему пиявок, если найдет. И что же? Найти-то нашел, только по империалу за штуку у одного будто бы армянина. Так и пришлось ему заплатить пятнадцать золотых монет за полтора десятка пиявок!
– Но ведь это же явная шайка мерзавцев!
– не выдержав, крикнул Пирогов.
Врач втянул голову в плечи и повел ею вправо и влево, а убедившись, что госпитального начальства поблизости нет, добавил:
– Вопрос о хинине в Керчи требует расследования на месте, а с пиявками это уж нам самим пришлось иметь дело.
II
В это время, переправившись через рейд на баркасе, два солдата одного из пехотных полков принесли своего земляка со свежей тяжелой раной: осколком бомбы размозжило ему ногу ниже колена.
Раненый был крепкий на вид малый из молодых рекрутов. Пирогов осмотрел его сам и спросил:
– Как зовут?
– Рядовой Арефий Алексеев, - бодро ответил раненый.
– Вот что, друг Арефий, придется ведь тебе эту ногу отрезать, она уж отслужила свое.
– Воля ваша, резать если, так, значит, режьте, - спокойно сказал Арефий, и его понесли в операционную на черных от крови носилках те же самые двое, которые доставили его сюда из города.
Пирогов делал ему ампутацию сам; Арефий же под хлороформенной повязкой лежал неподвижно, а когда очнулся, наконец, ему уже забинтовывали остаток ноги.
– Что, уж как следует я безногий теперича?
– спросил одного из своих земляков Арефий.
– В лучшем виде, - ответил земляк, поглядывая
– Теперь, брат Арефий, дело твое в шляпе... Ничего, и без ноги до ста лет доживешь.
– А шинель моя игде?
– принял деловитый вид раненый, обратясь к одному из земляков.
– Достань, Рыскунов, там в кармане узелок есть махонький...
Рыскунов проворно засунул руку в карман его шинели и вытащил грязную тряпицу, завязанную узлом.
– Это, что ли?
– Это самое и есть!
И Арефий принялся развязывать крепкий узел, помогая рукам зубами. Наконец, осторожно достал из тряпицы две рублевых ассигнации и одну из них протянул Пирогову.
– Ваше благородие, вот, получите от меня за праведные труды ваши, проговорил он торжественно.
– Сам вижу, что постарались вы мне хорошо ногу отрезать, так что я и боли от этого никакой не поимел! Возьмите, дай, вам бог здоровья, сколько могу, ваше благородие!
– Вот он! Видали, какой!
– улыбаясь, кивнул на него Пирогов, обернувшись к Обермиллеру и Сохраничеву; а Калашников не утерпел, чтобы не сделать замечания раненому:
– Эх, деревня ты! Что же ты его превосходительство благородием зовешь?
– Превосходительство нешто?
– удивленно и растерянно несколько впился глазами в широкую пироговскую плешь Арефий: трудно было и поверить, чтобы генералы делали операции.
Пирогов же отвел его руку с ассигнацией и сказал улыбаясь:
– Много это ты мне даешь, друг Арефий, - половину своего состояния! Спрячь-ка свою рублевку: на костыль она тебе пригодится, а ноги резать, хоть я и превосходительство, я обязан, за то я жалованье свое получаю.
Арефий понял, что вышло у него как-то не совсем ловко, хотя и от чистого сердца, рублевку приложил к той, какая осталась в тряпице, и проговорил покраснев:
– Прощенья просим, ваше превосходительство!
– А чаю не хочешь?
– быстро спросил его Пирогов.
– Чаю? Пок-корнейше благодарим!
– по-строевому ответил Арефий, но, поглядев на земляков, которые улыбались, улыбнулся робко и сам и добавил: - А может, заместо чаю водочки чарку пожалуете, ваше превосходительство, для сугрева тела?
– Можно, братец! Вполне можно дать тебе водки чарку, - тут же согласился Пирогов, и скоро Арефию принесли прямо в операционную водки в оловянной чарке казенного образца.
Арефий подтянулся оживленно, оперся на локоть, наклонил голову в сторону Пирогова, пробормотал радостно: <За ваше здоровье!>, вытянул ее всю, не отрываясь, крякнул, зажмурил глаза, покрутил блаженно шеей, обтер губы согнутым пальцем и сказал вдруг совсем уже неожиданным, детски просительным тоном:
– Ваше превосходительство! Что я вам хотел доложить, не осерчайте! Товарищам вот моим двоим, как они ради меня очень дюже старались, доставили меня, куда надо было, - неужто нельзя им будет тоже по чарке поднесть? Ведь они труда сколько понесли ради меня, а?