Севастопольский бронепоезд
Шрифт:
Хмурым осенним утром я вступил на севастопольскую землю.
Город был и тот и как будто не тот. Совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, был я здесь. Несмотря на то, что май только начинался, на Приморском уже вовсю цвели акации и каштаны. Ярко и горячо сияло солнце, густо синели бухты, а по ним, оставляя за кормой пенистые буруны, стремительно проносились белокрылые яхты.
По вечерам юркие баркасы высаживали на берег десанты белоблузых моряков. Они гурьбой высыпали на пристань и заполняли улицы, набережные, бульвары. Молодцеватые, загорелые, красивые, с гордыми названиями кораблей
Светлое, приветливое море было, казалось, всюду. Оно выглядывало из-за колонн Графской пристани, и бронзовый Ленин приветствовал тех, кто поднимался по ее гранитным ступеням и выходил на широкую площадь. Оно расстилалось перед глазами во всю ширь с высоты Исторического бульвара, где над буйным цветением деревьев и кустарников возвышалась знаменитая панорама Севастопольской обороны. Далеко-далеко, насколько мог охватить глаз, было видно бескрайнее, родное Черное море. Море ласково плескалось вокруг памятника затопленным кораблям, а по ту сторону бухты таял в сизоватой дымке Константиновский равелин — свидетель мужества и славы русских моряков.
Сейчас город совсем другой: посуровел, словно оделся в военную гимнастерку.
Несмотря на непогоду, жизнь в нем не замирала. На улицах звенели лопаты и ломы. Трудился стар и млад. Рыли укрытия, перегораживали улицы баррикадами из камней и мешков с песком. На Малаховой кургане, Историческом бульваре и на подступах к городу матросы и солдаты сооружали блиндажи, рыли в каменистом грунте траншеи и ходы сообщений. В бухте замерли серые, ощетинившиеся жерлами орудий боевые корабли. На пристань непрерывным потоком сходили войска, выгружались танки, машины, орудия с боеприпасами. Над городом барражировали краснозвездные истребители. Возле Графской пристани люди толпились у громкоговорителя, слушали сводку информбюро.
Над Приморским бульваром по-прежнему разносился крик неугомонных чаек. На одной из аллей я остановился у большой галереи портретов. Это были герои перекопских боев, стойко защищавшие Ишуньские позиции. С первого портрета глядело молодое круглое лицо в стальной каске. Глаза чуть прищурены. В руках автомат, вскинутый вверх, на плечи накинута плащ-палатка. «Краснофлотец Константин Ряшенцев в одном бою уничтожил несколько фашистов и спас от гибели комиссара, — прочитал в подписи к фотографии. — За этот подвиг смелый боец представлен к высокой награде — ордену Красного Знамени».
Я смотрел на мужественное, волевое лицо и думал: вот такие же люди стояли насмерть под Одессой. Теперь они пришли сюда, чтобы отстоять черноморскую твердыню от, озверевшего врага.
Этот боец запечатлелся в памяти, как символ, как образ защитника Севастополя.
Снова вышел на площадь. Люди подходили к большой карте, с болью в сердце смотрели на синие стрелы, ползущие на восток, и молча отходили.
Отрывистый гудок тревоги с Корабельной стороны мгновенно очистил площадь и прилегающие улицы. Люди укрылись в щелях, убежищах, подвалах. В подъездах домов появились дружинники МПВО. Издалека уже доносились глухие хлопки зенитных залпов. С каждой минутой они приближались
Черноморская крепость была готова к боям.Во флотском экипаже пожилой командир, суховатый, с воспаленными глазами, бегло проверил документы и вернул мне:
— Вы должны прежде вылечиться. Пойдете в батальон выздоравливающих.
— Разве для этого я сюда добирался! Командир хмуро глянул на меня и скомандовал:
— Кругом! Шагом марш!
Мне не оставалось ничего другого, как повиноваться. А в коридоре рассудил иначе. Есть ведь и над командиром какой-то начальник. Что, если попытаться?
В кабинет начальника отдела подготовки и комплектования Черноморского флота входил с опаской: у такого высокого начальства мне не приходилось бывать ни разу.
Но капитан I ранга Ипатов встретил приветливо, поздоровался, как со старым знакомым — за руку.
— Давай, фронтовик, выкладывай, с чем пришел. Я подал документы:
— Прошусь на фронт.
Капитан I ранга внимательно прочитал госпитальное свидетельство и, как мне показалось, сочувственно посмотрел на меня.
— На фронт послать не могу. Сам пойми, какой из тебя вояка, с больной ногой? Вот окрепнешь, тогда, пожалуйста, приходи. А сейчас иди в батальон выздоравливающих. Поправляйся…
Рана затягивалась медленно. Только на шестые сутки удалось вымолить справку, что здоров.
А экипаж гудел, как пчелиный улей. В кубриках, в коридорах, во дворе толпились моряки. Прибывали сюда из госпиталей, с кораблей, береговых батарей. Формировались подразделения морской пехоты.
Снова решил идти к капитану I ранга Ипатову. Но он и разговаривать не стал:
— Жди пока. Дойдет очередь и до тебя.
На другой день Ипатов сам остановил меня в коридоре. Оглядел с головы до ног, подал руку. Я, кажется, немного переусердствовал: с такой горячностью тиснул его ладонь, что он охнул.
— Ого! Вот теперь чувствую, что набрался силенок на флотских харчах. Заходи, есть дело.
В кабинете было несколько офицеров и старшин. Капитан I ранга представил собравшимся невысокого коренастого офицера.
— Знакомьтесь: помощник командира бронепоезда капитан Головин. А это, — Ипатов легонько подтолкнул меня, — старшина 1 статьи Александров. Назначается к вам, Леонид Павлович, старшиной группы пулеметчиков. Думаю, не обидится за понижение: в Одессе он ротой командовал. — Ипатов весело взглянул на меня: — Или опять на фронт будешь проситься?
Попробуй только — снова попадешь в команду выздоравливающих.
— Нет, нет, я доволен, товарищ капитан первого ранга, — поспешно ответил я.
— Вот и договорились…
— Итак, нас уже двое. Можно сказать, экипаж бронепоезда есть, — пошутил капитан Головин, когда мы вышли от Ипатова, — Кстати, вы где были под Одессой?
Я рассказал.
— Лузановка, Ильичевка, — повторил он до боли родные и близкие мне названия. — Выходит, в полку Осипова? Рядом, оказывается, были, а встретились вот где… Впрочем, может и встречались, кто знает. Я во втором морском полку воевал. На стыке с вашим.