Севастопольский бронепоезд
Шрифт:
Как-то по дороге на завод встретился я со своим другом Петром Пилецким: вместе служили на 39-й батарее в Одессе.
— И вы здесь? Какими судьбами?!
— Здесь вся наша батарея, — сообщил он. — Расположились в Казачьей бухте.
Мы сразу же пошли к капитану Головину. Он без долгих слов отпустил меня повидать боевых друзей.
По дороге Петя Пилецкий поведал мне о делах батарейцев. 39-я участвовала в боях до последнего дня обороны. Своим огнем она прикрывала эвакуацию войск из города. Батарейцы уходили последними. Построили плоты, погрузили на них все,
Буксир вывел плоты в море. Спокойное плавание длилось недолго. Налетели фашистские самолеты. Бомба угодила в буксир, и он затонул. Вражеским летчикам и этого показалось мало. На бреющем полете они делали заход за заходом, бомбили, обстреливали плоты.
Батарейцы установили «максимы» на самодельные вертлюги. Ударили по самолетам из трех пулеметов и всех винтовок. Успех был неожиданный: головной «юнкерс» врезался в море. Это немного охладило пыл фашистов. Хотя они и продолжали атаки, но уже не с таких малых высот. Моряки приободрились, усилили огонь. Один из самолетов задымил, повернул к берегу. За ним и остальные убрались восвояси.
Все понимали, что самолеты каждую минуту могут появиться снова. Но духом никто не пал. Подобрали людей с затонувшего буксира, оказали помощь раненым. А тут и ночь опустилась. В темноте самолетов можно было не опасаться. Но поджидала другая беда. Поднялся сильный ветер. Плоты бросало, волны перекатывались через них. Ослабли крепления, бревна того и гляди рассыплются. На счастье, подоспела наша подводная лодка. Она подобрала батарейцев и доставила в Севастополь.
В главной базе артиллеристы обратились к командованию с просьбой не разлучать их. Сейчас формируется подразделение, костяком которого будут уцелевшие моряки с 39-й.
И вот я снова вижу своего бывшего командира Шкирмана. Он уже капитан. Обнял меня, как сына. Нас окружили друзья. Начались бесконечные расспросы.
Самым печальным для меня было сообщение о Тане Селюйшой. Познакомились мы с ней перед самой войной, когда она прибыла к нам на батарею. У нее было совсем юное румяное лицо, пепельные волосы. Однажды вечером, когда на небе уже высыпали первые звезды, я сидел на копне сена у блиндажа и, отдавшись мечтам, тихо играл на гитаре. Мысли о Тане никак не выходили из головы. Как-то сама собой вырвалась из груди песня и понеслась, словно запоздавшая на гнездовье чайка:
Дивлюсь я на небо
Та и думку гадаю…
Но не допел я свою любимую песню. Сзади что-то зашуршало, я оглянулся и чуть не ахнул от удивления и радости. Позади, чуть склонив голову набок, стояла она — лейтенант медицинской службы Таня Селютина.
— Пойте, пойте, — сказала мягким грудным голосом. — Вы хорошо поете. Я уже давно вас слушаю.
И она села рядом.
Я спел еще несколько песен. Потом завязался разговор. О многом мы переговорили в тот лунный вечер. Я узнал, что Таня сирота, воспитывалась в детском доме. Рассказал ей о себе. Эта беседа как-то сблизила нас. Потом она частенько наведывалась в наш дзот. Я учил ее играть на гитаре, стрелять из винтовки, вместе пели любимые песни.
И
Пробыл у товарищей до обеда. Пора было возвращаться.
— Ну, как настроение? — спросил Головин, выслушав доклад о прибытии.
— Будто в родной семье побывал, товарищ капитан!
— Надо, чтобы и наш экипаж стал такой же боевой семьей, — заключил он.
Вечером состоялось комсомольское собрание. К нам прибыли комиссар бригады Ехлаков и начальник политотдела Ищенко. Вопрос был один: создание комсомольской организации бронепоезда и выборы бюро.
Комиссар рассказал о положении на фронте. Много теплых слов в наш адрес сказал Ищенко. Он назвал лучших комсомольцев, отличившихся на постройке бронепоезда, поставил их в пример всему экипажу.
Избрали бюро. На заседании снова выступил Ищенко.
— Предлагаю избрать секретарем Александрова. Имеет боевой опыт за плечами, да и опыт комсомольской работы тоже есть.
Я был удивлен и, признаться, даже растерялся. Справлюсь ли?
А обстановка на фронте становилась все более тяжелой.
29 октября в Севастополе было введено осадное положение. Эскадра покинула севастопольские бухты. Противник приближался. Военный совет флота обратился к морякам с призывом: мужественно, до последнего вздоха отстаивать колыбель Черноморского флота — Севастополь.
1 ноября противник занял Бахчисарай. Мы спешим с постройкой бронепоезда. Чтобы не тратить времени на ходьбу, переселились из казармы в вагоны, стоявшие на путях недалеко от завода. Для командного состава выделили пассажирский, краснофлотцы разместились в трех теплушках. На колесах будут у нас и склады боеприпасов, и мастерские, и кухня, и санчасть. Вагоны для них матросы вместе с железнодорожниками оборудуют на станции.
2 ноября Головин послал меня туда проверить, как идут работы. Оборудование вагонов подходило к концу. Потолковав с ребятами, я уже собирался уходить, как вдруг лицом к лицу столкнулся с машинистом в промасленной спецовке.
— А, морячок, — улыбнулся он. — Прижился в Севастополе?
Это был тот самый машинист, с которым я ехал из Джанкоя в Севастополь. Михаил Владимирович Галанин. Я рассказал ему, что пока еще не воюю, строю бронепоезд.
— Бронепоезд, говоришь? — заинтересовался он. — А экипаж набрали?
— Да, в основном сформирован.
— И машинисты есть? — допытывался он.
— Пока еще нет.
— Так какой же это бронепоезд без машиниста? Где твое начальство? Веди к нему.
«Вот, — думаю, — отчаянная голова. Сам напрашивается туда, где жарче».
На завод пришли вместе. По дороге Михаил Владимирович рассказывал, как прорывался со своим паровозом из Симферополя, когда в город ворвались немцы.
Это было 31 октября. Симферопольский узел опустел. На станции остались лишь подрывники и небольшая команда бронепоезда «Войковец», который отправлялся последним. Но тут случилось то, чего никто не ожидал. Паровоз бронепоезда вышел из строя.