Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
«Нет, спасибо, я уж сам как-нибудь найду то, что мне нужно…»
В темноте он то и дело спотыкался о низкие надгробия, больно ударяясь о холодный мрамор. В вышине проносились белые зигзаги молний. В какой-то момент он вдруг увидел высокий обелиск и огромную надпись, высеченную на пьедестале: «СТАРКВЕЗЕР».
Он долго брел сначала в одну сторону, потом в другую, пока наконец не нашел ее могилу. На маленьком прямоугольном камне, немного скошенном сверху, Дункан поместил только имя и две даты – больше ничего.
Чарльз упал на колени
Он бил все сильнее и сильнее, словно хотел наказать себя. Сжатые в кулаки руки свело болью, но он все продолжал бить. Гром гремел, как пушки возле Шарпсберга. Молнии вспыхивали снова и снова, освещая пятно крови на его правой штанине. Удары стали чаще.
Как ему жить с таким грузом вины? Что делать с этим ребенком, который появился на свет из-за него, как из-за него же появился и этот могильный камень? Что ему делать?
Из его горла вырвался короткий странный крик раненого зверя. А потом откуда-то из глубины начала подниматься некая сила, которая неизбежно должна была вырваться наружу. Он разжал пульсирующие от боли кулаки, поднял правую руку к мокрому лицу и потрогал щеку.
Это был не дождь.
Он упал на могилу и первый раз после Шарпсберга зарыдал.
Чарльз пролежал на могиле Августы Барклай до рассвета, когда гроза наконец утихла. Потом, стуча зубами от холода, он долго шел до центра города и добрался к дому генерала часам к десяти.
После физических и душевных потрясений прошедшего вечера Дункан плохо спал и встал поздно. Он только собирался приступить к завтраку, когда в дверях столовой предстало душераздирающе печальное явление по имени Чарльз Мэйн. Сверху донеслось хныканье Чарльза-младшего и ласковый голос Морин.
Стиснув зубы, Дункан постарался успокоиться. Это оказалось нелегко.
– Черт побери… – проговорил он, побагровев от возмущения. – Чем вы занимались всю ночь? Пили, валялись в канаве?
Все выглядело именно так. На правой штанине Чарльза расплывалось большое пятно крови; мокрая рубашка на груди была вся в грязи, как и всклокоченная длинная борода.
– Я провел ночь на ее могиле. И я много думал о своем сыне. Пытался понять, что мне делать.
Дункан медленно выпрямился на стуле; в его глазах светилась холодная неприязнь.
– Ну и?..
Глава 147
– Следующая станция – Лихай-Стейшн. Будьте внимательны: следующая станция – Лихай-Стейшн.
Кондуктор вышел из вагона, и его голос стал тише. Местный поезд отходил от Бетлехема в половине седьмого. Это означало, что уже меньше чем через полчаса они переступят порог Бельведера. Джордж был рад этому – он смертельно устал. Констанция наверняка
Джордж занял место у окна и теперь наблюдал за тем, как сумеречный свет мерцает на глади реки и на голубых силуэтах далеких гор на западе. Он повернулся, собираясь что-то сказать жене, но осекся. Ее глаза были закрыты, голова свесилась вперед, так что вместо одного подбородка образовалось три.
Усталое лицо Джорджа разгладилось, когда он с любовью всматривался в нее. Потом краем глаза он заметил какое-то движение за окном по ту сторону прохода. Когда поезд замедлил ход перед поворотом, Джордж увидел кладбище и на переднем плане – три ряда новых белых крестов, по пять в каждом. Движение, которое привлекло его внимание, исходило от двух рабочих, закапывающих в открытую могилу невидимый гроб. Рядом с могилой неподвижно стояли пожилые мужчина и женщина. В скрещенных руках мужчина держал что-то красно-белое. Флаг.
Поезд свернул за поворот. Кладбище исчезло. Джордж осторожно обнял Констанцию, стараясь не разбудить ее. Просто ему было приятно к ней прикасаться.
Он вдруг почувствовал, как его захлестывает огромная любовь к этой располневшей женщине, дремавшей рядом. Любовь к ней и к их детям, чьей жизнью он теперь снова начнет заниматься, перестав быть солдатом и снова став отцом. Он подумал, что только любовь и поддерживала его эти последние четыре года. Его взгляд снова устремился за реку, к зарослям горного лавра на склонах. «Только любовь способна вести нас вперед…» – вспомнил он слова матери.
– …исчезло так быстро. И теперь вокруг столько перемен.
– Да, вы совершенно правы. Мне жаль, что Линкольна так жестоко убили, но он, несомненно, пострадал за свою политику.
Джордж нахмурился, услышав разговор пассажиров, сидевших сзади него. Первый голос принадлежал старику, в нем слышалось ворчливое недовольство, столь частое сейчас для всей страны. Его собеседницей была женщина, судя по всему молодая. Она снова заговорила:
– Я могу допустить, что черные заслужили свою свободу, но этим и следовало ограничиться.
– Так и будет. Пусть только какой-нибудь черномазый попробует войти в мой дом через парадную дверь, как белый, – я ему быстро все объясню с помощью своего старого седельного пистолета.
Женщина вздохнула:
– Не все наши политики так же храбры, как вы. Они на полном серьезе говорят о том, что цветные должны иметь право голоса.
– Глупости. С какой стати кому-то поощрять такие перемены? Это же безумие.
Явно придя к согласию, они погрузились в молчание, оставив Джорджа размышлять в тишине, среди витающих по проходу запахов пыльных сидений и переполненной плевательницы, стоявшей в начале вагона. Холмы на западе теперь стали выше и время от времени перекрывали прямые лучи низко висящего солнца. Задумчивое лицо Джорджа то освещалось мерцающим светом, то скрывалось в тени.