Северная Аврора

Никитин Николай Николаевич

– А Вильсон сблефовал. Выкинул трюк! Большевики дорожат каждой каплей крови своих солдат, - говорил щуплый, бородатый, заросший черной щетиной канадец.
– Я сам читал листовку. Народы хотят мира... Большевики только об этом и говорят... Они всем народам предлагают мир. Они простые люди. Это мы полезли к ним в дом.

– Это мы убивали их!
– выкрикнул смуглый кудрявый солдат.
– И за это бог покарает нас! Мы не выберемся отсюда!

Он приник лицом к земле, тело его затряслось от рыданий.

– Довольно...
– сказал ему раненый.

К костру подошел солдат в свитере и в вязаной шапке. Он бросил на землю несколько зарезанных

куриц.

– Откуда это у тебя? От крестьян?
– спросил раненый.

– Нет, из магазина...
– Солдат ухмыльнулся.

– Опять грабил?

– А ну вас к черту! Мне надоела репа. Не все ли равно, как подыхать. Красные уже обстреливают Болотицу...

Канадец закрыл лицо руками. Остальные равнодушно глядели в огонь.

По тракту, ныряя из ухаба в ухаб и подымая брызги, протащился грузовик. Кузов его был доверху завален офицерскими чемоданами. При толчке один из чемоданов скатился в канаву. Солдат, сидевший в кузове, видел это, однако не остановил машины.

Проходивший по дороге офицер что-то крикнул ему. Солдат отвернулся. Офицер подошел к канаве.

– Вы что, Спринг? Хотите купаться?
– крикнул ему другой офицер, проезжавший по дороге верхом.

– Чемодан плавает.

– Ну, и черт с ним!
– Верховой придержал лошадь.
– Передайте людям, чтобы все поджигали. До тех пор, пока не подожжем, не будет посадки. Таков приказ Финлесона.

– Передайте Финлесону, что он ничтожество.

– Вы пьяны, Спринг?

– Вот как! Это для меня новость, - пробормотал офицер и, шатаясь, зашагал по воде.

Он шел, размахивая руками и разговаривая сам с собой. Потом остановился и, запрокинув голову, сделал несколько глотков из походной фляжки.

– Ты тоже ничтожество... Что же ты стоишь? Иди! Тебе же надо устраивать фейерверк.

Он посмотрел на реку, откуда доносился лязг и грохот. С "Хумблэра" срывали броню и орудия. Капитан канонерки, боясь перекатов, приказал облегчить ее. Издалека доносились глухие разрывы снарядов. Это стреляли тяжелые орудия дивизии Фролова. ...Финлесон ничего не мог поделать. Несмотря на приказ Айронсайда держаться во что бы то ни стало, солдаты уже никому не подчинялись и улепетывали со всех ног. Подстрекаемые офицерами, они врывались в деревни, забирали лошадей и подводы, расстреливали тех, кто пытался им сопротивляться, спешно грузились и удирали на север.

Уходя, они взрывали мосты, блиндажи и блокгаузы, с утра до ночи жгли баржи, запасы дров и даже речные пристани, обливая их машинным маслом или нефтью. Двинский Березник горел.

На реке испуганно перекликались пароходы. Слышалась артиллерийская канонада. Невдалеке за лесом трещали пулеметы.

Финлесон, бледный и злой, молча стоял в группе офицеров возле пристани, ожидая подхода канонерки "Крикэт". Он покидал фронт.

– Утомительная страна, генерал, - прерывая молчание, сказал человек, хотя и одетый в хаки, но совсем не военный по виду.
– Я мечтал, что у меня будет прекрасный материал для газеты. Жаркие бои, рискованные операции, стычки с туземцами, лесные вигвамы, необыкновенные приключения... И вместо всего этого постыдное бегство. Какой уж тут материал для газеты! Нельзя же писать о неудачах британской армии, армии-победительницы в мировой войне! Глупо, генерал, очень глупо!

– Да, вы правы, утомительная страна!
– пробормотал Финлесон.

– Не утомительная, а неутомимая. Этот народ нельзя покорить, - сердито сказал прыщавый офицер с желчными глазами.

Он нахмурился, махнул рукой и отошел

к солдатам, которые вытаскивали увязшую в грязи тяжелую телегу с офицерскими вещами и проклинали войну, дожди, начальство, прокисшие сухари, Черчилля и решительно все на свете.

В Архангельске мало кто знал о случившемся. Интервенты и белогвардейцы тщательно скрывали свое поражение. Но, хотя архангельские газеты почти не писали о военных действиях, слухи с фронта все-таки доходили. Контрразведка неистовствовала, будто чуя свой близкий конец. Каждую ночь в городе устраивались облавы.

"Держись, Шурка! " - эти слова Базыкина твердила себе постоянно. Днем она бегала по городу в поисках хоть какой-нибудь работы: на абросимовские уроки нельзя было просуществовать. Ночью, когда все в доме спали, ей становилось особенно тяжело. Ворочаясь на жесткой, неудобной постели, она вспоминала свою жизнь с Николаем Платоновичем, вновь видела себя курсисткой Высших женских курсов, а мужа - политическим ссыльным, запрятанным в глухой Холмогорский уезд под надзор вечно пьяного полицейского, урядника.

Потылихин помогал Шуре, чем мог. Утешать ее не было надобности. Как бы трудно ей ни приходилось, на ее озабоченном лице то и дело мелькала улыбка. С каждым днем она все больше втягивалась в подпольную работу.

На дворе в дровяном сарае Шурочка хранила партийную литературу. Раздачу листовок доверенным людям Максим Максимович всецело возложил на Шурочку. Она с этим отлично справлялась.

Шуре казалось, что теперь она не смогла бы жить без постоянных встреч с Грековым, который приходил к ней за листовками. Подпольная работа придавала смысл всей ее жизни. Шурочка чувствовала, что не просто живет, не только борется за свое существование. Нет, она продолжает ту самую жизнь, которой жил бы и Коля, если бы он был с ней. "Ах, если бы Коля был со мной!" - часто думала она. Тогда она бы ничего не боялась. Быть вместе с ним, вместе бороться за счастье народа - уже одно это было бы счастьем!

В середине сентября на явке у Потылихина она встретила Чеснокова. Шурочка очень обрадовалась ему. Они даже расцеловались.

– Ну, старушка, жива?

– Жива! Давно не виделись. Полгода, если не больше. А как ты, Аркадий?

– Лучше не надо!

Шурочка посмотрела на него удивленно.

– Судоремонтники забастовали, - объяснил Чесноков.
– Политические требования: освободить арестованных рабочих.

– А новые репрессии?

– Репрессии? Тут уж ничего не поделаешь, - серьезно сказал Чесноков. Зато растут новые бойцы за дело рабочего класса. Каждая забастовка вызывает подъем самосознания, расшатывает врага, подрывает его авторитет. В рабочем человеке крепнет уверенность в себе, к своих силах. Забастовки - великое дело!
– Чесноков рассмеялся.
– Вот, подожди. Скоро Архангельский порт грохнет! Господа союзнички зачешутся!

– Твоих рук дело?

– Только этим сейчас и занят. Твоя помощь тоже

понадобится.

– Я готова.

– Что нового у Абросимовых? Не бегут еще?

– Разве уже пора?
– шутливо спросила Шурочка.
– У него какие-то совещания с пароходовладельцами. Кыркалов часто бывает.

– Вот, вот. Засуетились, значит! Швах дела у господ интервентов, совсем швах! Бьют их, Шурик! Теперь вся Вага наша! Березник взят. А ведь это американская база, их опорный пункт на Двине. Наши движутся и по Двине, и по железной дороге. По реке наступает флотилия Бронникова! Интервенты удирают! Так бегут, что с мониторов своих снимают броню и орудия, чтобы легче