Северная Аврора
Шрифт:
– И ты не играй, Блохин! Здесь не шинок! Что надо?
– с угрозой ответил Броун.
– Ничего нам не надо. Эх ты!
– грузчик покачал головой.
– Банка, бу-утылка!.. Дерьмо! За все богатства мира не купишь! Работать не будем! Вот тебе и весь сказ. Выпускай. Отказываемся. Забастовка.
Дверь конторы отворилась, и на крыльцо вышел человечек с розовыми мохнатыми ушами, в маленькой кепочке. Это был меньшевик Коринкин. Встав боком к толпе, он выбросил руку вперед и тонким голосом сказал:
– Одну минуту, товарищи. Пролетарская солидарность требует целесообразности.
– Вон! Долой иуд!..
– загудела толпа. Дежурный офицер взял человечка за локоть и втолкнул в контору.
Вдруг в толпе кто-то прокричал:
– Делегацию надо! Пусть делегация заявит...
– Прекрасно! Выбирайте, - откликнулся Броун! Тогда раздался голос Чеснокова:
– Обсуждать нечего... Резолюцию получите!
– Какую резолюцию?
– Мы отказываемся работать по политическим причинам. Резолюция будет прислана.
– Кто это? Прошу ко мне.
Броун рыскал по толпе глазами, но в колышущемся море голов ничего нельзя было разобрать. Из толпы опять раздались крики:
– Не будем грузить за границу... Не позволим вывозить русское добро... К ядрене бабушке! Долой грабителей!
Послышалась лающая команда английского офицера. Он приказывал солдатам открыть огонь. Но голос его потонул в реве толпы:
– Ах, вы... Чтоб вас! Нет, сволочи! Ломай, ребята! Не застращаешь! Долой... Вон из России! Вон, убийцы-Грузчики кинулись к пулеметам, повалили их, Блохин
разбивал пулеметы железным ломом. Размахивая крючьями, люди бросились на солдат, загнали в контору Броуна и дежурного офицера. Затем торжествующая, грозная толпа, побив стекла конторы и расшвыряв охрану, с пением "Интернационала" хлынула на улицу.
К порту мчались два грузовика с солдатами контрразведки.
Но было уже поздно. Порт опустел.
На его территории было найдено несколько листовок:
"Кто эти наглые грабители и воры, эти озверевшие хищники, эти мерзавцы и разбойники, для которых жизнь советского человека не стоит и копейки? Это англичане и американцы... Их интересуют богатства нашего края: леса, пушнина, промыслы... И они пришли, как приходят бандиты и убийцы. Сперва кровь, расстрелы, убийства. Затем подлый грабеж, подчистую, до нитки. Почти на миллиард рублей золотом уже ограблена ими наша родная Архангельщина, исконная русская земля. А как разорена деревня! Это даже не подсчитаешь на рубли. Опустошен Архангельск. Опустошен Мурманск! На десять лет вперед, если не больше, подорвано хозяйство нашего края. Гоните в шею этих живодеров и вампиров! Сопротивляйтесь! Задерживайте все, что возможно. Они разжирели на грабеже. Однако этим хищникам все еще мало. Сейчас они уводят наши лучшие морские суда. Грузят на корабли наши паровозы. Препятствуйте этому во что бы то ни стало!"
В окна бил дождь. От его нудной, мелкой дроби по стеклам невозможно было уснуть. Шурочка встала, зажгла керосиновую лампу, заслонив ее книгой, чтобы свет не падал на спящих детей.
На душе у Шурочки было тревожно.
В городе все выглядит внешне по-старому. Те же патрули. Так же водят арестованных.
Газеты кричат о каком-то национальном ополчении, очередной выдумке Айронсайда и Миллера. Но никто не хочет идти в это ополчение. По городу идут слухи о массовой забастовке в порту.
Вместо грузчиков в порт набирают праздношатающихся, соблазняют пайками безработных. Но бастующие перехватывают их. Несколько рабочих пикетов арестовано.
Говорят о дерзком до безумия массовом побеге каторжан с Мудьюга. Поймана лишь часть, остальные скрылись неизвестно куда.
Шурочка уже давно не видела никого из своих. Это страшнее всего...
Вдруг кто-то постучал в наружные двери.
Шура вскочила. Стук повторился. "Неужели опять арест?" - в страхе подумала она и выбежала в сени.
– Кто там?
– Я, Шура... Скорее открывай!
– ответил возбужденный голос Потылихина.
Потылихин ввалился в комнату, принеся с собой запахи моря, дождя, ветра. Одежда на нем была мокрая, хоть выжми.
– Ты?.. Пришел ко мне?
– с удивлением спросила Щура.
– И даже без конспирации, - весело ответил Потылихин.
– Сегодня уж такая ночь, Шура. Не знаю, что будет завтра... А сегодня пришел!
– Что случилось?
– Шурка! Удирают!.. Интервенты бегут!
– закричал Максим Максимович на всю комнату.
Шура села на койку. Что-то подступило ей к горлу. Она чуть не разрыдалась, но пересилила себя.
– Пойдем! Ты должна посмотреть. Свершилось, Шурик!
– восклицал Потылихин.
– Ну, одевайся. Пошли!
– Ты к Чеснокову заходил?
– Нет. Он в Соломбале.
Шура и Потылихин выбежали на набережную. Возле пристаней видны были шеренги солдат. При свете фонарей казалось, что они медленно, как вши, ползут по корабельным трапам.
Суда отчаливали одно за другим.
Никто их не провожал, даже белогвардейцы. В порту пылали склады с военным имуществом. Все, что "союзники" не смогли взять, было ими подожжено. Горели английские и американские аэропланы, горела мука, горел облитый бензином сахар. Горело солдатское обмундирование. Что нельзя было поджечь, утопили в Двине: орудия, снаряды, сотни машин. И уже по одному этому Миллер понял, что все обещания Айронсайда оказались пустой фразой.
Он поехал в союзный штаб с протестом.
– Вы, правы, генерал, - выслушав его, сказал Айронсайд, - но дело зашло слишком далеко. Поздно! Мы не намерены снабжать большевиков вооружением и продовольствием. До свидания. Увидимся в Лондоне.
На Маймаксе заполыхали заводы. Солдаты штабной команды, еще остававшейся в Архангельске, никому не разрешили даже приблизиться к пожарищу...
Площадь возле пристаней была запружена телегами, экипажами и машинами. Сотни солдат тащили сундуки, чемоданы, кофры. С телег снимали шкафы, столы, рояли, посуду, ковры, лампы. Солдат в стальном шлеме тащил на плече кадку с большим фикусом, стоявшим в кабинете Айронсайда. Вслед за ним бежал другой солдат, пряча под полой шинели клетку со снегирями.