Северная Аврора
Шрифт:
У пристани стоял пароход для старшего офицерского состава и дипломатического корпуса. Здесь среди солдатских шеренг двигался тонкий, дрожащий поток шляп, котелков, зонтиков. При свете корабельных прожекторон сверкали золотые жгуты и гербы на фуражках.
Ларри, стоя у трапа, кричал на солдат, грузивших в трюм штабные ящики.
Прошел маленький японец в золотых очках, прошли французы, скандинавы, англичане, американцы - наместники Френсиса и Линдлея, - прошли их секретари, клерки, слуги. Все они суетились, толкали друг друга, кричали, спешили. С одним американским экспортером
Потылихин и Шурочка стояли под деревянным навесом пакгауза, среди штабелей дров. Тут же было еще несколько прохожих. Многие в городе еще не знали о случившемся.
Жгучая ненависть к удиравшим палачам и радость, все захлестывающая радость освобождения, переполняли сердце Шурочки.
– Вот уж действительно бегут, как воры, под покровом темной осенней ночи, - сказал в темноте чей-то окающий глухой голос.
– Бандиты и есть... Все залили кровью, все ограбили! И драла!
– Бродяги! Ахнуть бы мину под них...
– прогудел другой голос, низкий бас.
– А те, кто в креслах по Лондонам да Нью-Йоркам сидят, цигарки раскуривают! Заправил этих, сволочей-империалистов, вот кого надо в первую очередь к ответу... Кто начал бойню? Они... Они по горло в крови. На суд потомства! На пролетарский суд истории всех этих Черчиллей!
Рядом с Шурочкой стояли молодые рабочие парни.
– Идет, гадина!
– с ненавистью сказал один из из них.
– Гляди, гляди! Ох, скотина! Как только его земля держит, сукина сына, палача!
В свете прожектора Шура разглядела Айронсайда. Его сопровождали штабные офицеры. Айронсайд вступил на трап, пугливо озираясь, и зашагал так быстро, словно боялся, что его сейчас ударят в спину...
Забыв о всякой осторожности, Шурочка выкрикнула на всю площадь сильным, негодующим голосом:
– Бу-удьте вы прокляты, убийцы!
Толпа вздрогнула. Солдаты загалдели, кто-то побежал, заметался прожектор. Схватив Шуру за руку, Потылихин бросился в проход между штабелями. Они выскочили в темный переулок и скрылись.
Засвистели караулы. Проскакал конный пикет. Но в другом конце площади, за Гагаринским сквером, опять кто-то крикнул:
– Будьте вы прокляты, убийцы!
...Огромное дрожащее зарево нависло над Архангельском. В разных концах города пылали пожары. Оставшаяся в городе группа союзной контрразведки под страхом смертной казни запрещала тушить их.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С 27 сентября в Архангельске было введено осадное положение. Подполковник Ларри остался при Миллере, Миллер же удерживался в Архангельске только благодаря общей обстановке того времени. Потерпев решительное поражение на Севере, Вильсон и Черчилль сделали ставку на Деникина. Снабдив его армию всем, вплоть до офицеров-советников, они двинули ее против советской власти. В октябре Деникин занял Украину, взял Орел и уже подходил к Туле.
Владимир Ильич Ленин выдвинул лозунг: "Все на борьбу с Деникиным!". Товарищ Сталин выехал на Южный фронт.
В дни этих решающих сражений Антанта, чтобы помочь Деникину, бросила на Петроград корпус Юденича. Он подошел к самому городу. Шестая армия
Но как только по гениальному плану товарища Сталина Деникин был разбит, Юденич выброшен в Эстонию, а остатки колчаковцев уничтожены, Северному фронту была поставлена задача перейти в наступление и уничтожить миллеровские банды.
Партия, ЦК, Москва обеспечили войска Северного фронта всем необходимым. На Север пошли эшелоны с людьми, орудиями, боеприпасами, теплым обмундированием. На фронте появились бронепоезда. Началась подготовка к будущим решающим боям.
Рабочие Архангельска, понятно, не могли знать об этом. Но они знали, что советская власть помнит о них, и с нетерпением ждали Красную Армию. Они мерили, что час освобождения близок, и эта вера давала им силы преодолевать голод, холод и болезни, свирепствовавшие в городе.
В одну из метельных январских ночей у Чеснокова в Соломбале в мезонине деревянного домика, стоявшего неподалеку от канала, собрались большевики.
Окно было закрыто одеялом. Сидели при свечке. С Двины, потряхивая ветхую крышу, дул резкий ветер.
Чесноков передал товарищам сводку, полученную от Политотдела Шестой армии. Сведения были радостные:
– Еще месяц, товарищи, не больше. Шестая армия скоро закончит переформирование... И тогда...
Чесноков был, как всегда, спокоен. За последнее время он сильно исхудал от цинги, у него болели ноги, он ходил с палкой.
– Об одном не забывайте, - говорил Чесноков товарищам.
– Народ до предела напряжен... Вот Потылихин считает, что судоремонтники не выдержат, снова выступят. Но это будет бесплодное выступление. Рано, товарищи. Напрасные жертвы! Надо учитывать момент... Помните, как Ильич выбирал время для Октябрьского восстания? Мы ведь не анархисты. Кровь рабочих и крестьян дороже самого дорогого. А сейчас Ларри завернул гайку, как говорится, на всю резьбу. Опять расстрелы пошли.
– Ты-то сам добегаешься!
– сказал Потылихин.
– Тебе совсем нельзя сейчас выходить на улицу. За тобой охотятся, я знаю.
– Я ничего... Мне не нужны никакие явки.
– Чесноков весело улыбнулся. Меня Архангельск укрывает. И портовики, и Соломбала, и на лесопилках. Сейчас нам необходимо подбодрить народ. Пускай головы не вешают. Унынию не поддаются. Сейчас надо копить силы. Кто, как не пролетариат, будет подымать Архангельск из мерзости запустения?
Рядом с Шурочкой сидел огромного роста мужчина в потертой матросской шинельке. Его привел Потылихин, и Шура не знала, кто это.
Жадно выслушав Чеснокова, новичок спросил:
– Неужто? Наверняка, что скоро?
– А ты думаешь, я баюшки-баю пою?
– сурово сказал Чесноков.
– Впустую, что ли, как нянька, утешаю? Чтоб и вы людям баюшки-баю напевали? Через месяц, полтора наши будут здесь. Так и говори ребятам!
...Когда все разошлись, Чесноков и Шурочка остались вдвоем. Базыкиной опасно было идти ночью через весь город. Но у Чеснокова была только одна койка. Он велел Шурочке ложиться спать.
– А ты?