Северная Аврора
Шрифт:
В это время на Онегу приехала Гринева, член Военного совета армии, штаб которой находился в Вологде. Она совершала агитационную поездку по воинским частям. В качестве сопровождающего к ней приставили Валерия.
Гриневой не было еще сорока лет, но в ее гладко зачесанных темно-каштановых волосах кое-где уже пробивались сединки.
Валерий очень уважал Гриневу. В дни Октябрьского восстания она была членом большевистского комитета в Петрограде и работала с Лениным и Сталиным. Вначале он даже побаивался ее. В то же время ему казались удивительными ее молодая улыбка, ее голос,
Надо было только уловить момент, не приставать с просьбами, а сделать так, чтобы его желание исполнилось как бы само собой.
Сергунько провел в разъездах вместе с Гриневой двое суток. Ей нравились вспыльчивый и смелый характер молодого питерского рабочего, юношески непосредственная прямота его суждений.
Как-то в разговоре с Валерием Гринева упомянула о Фролове, назначенном комиссаром виноградовской бригады, и с большой похвалой отозвалась и о комиссаре и о командире. Валерий и тут ничем не выдал себя, словно все это ни капли его не касалось, словно он нисколько не стремился к Фролову, на Двину. Он знал, что стоит ему попроситься туда, как Гринева скажет: "Блажь... Сражаться надо там, где тебя поставили", И тогда все будет кончено.
Наступил день отъезда. Прощаясь, Гринева сказала:
– Ну, Валерий, будь счастлив. Желаю тебе боевых удач.
– Спасибо, товарищ Гринева. Только насчет счастья это вы зря. Как бы мне в трибунал не угодить...
– Почему в трибунал?
– спросила она с удивлением и даже с беспокойством, потому что уже привыкла к Сергунько и считала его безупречным командиром.
Махнув рукой на всю свою дипломатию, Валерий чистосердечно рассказал ей, в чем дело.
– Сбегу я отсюда. Сами посудите: я разведчик. А меня, точно тыловую крысу, заставили обучать новобранцев. Или вот, вы приехали, вас сопровождать. Тоже нашли адъютанта!
Гринева улыбнулась.
– Козелков зовет меня "фроловец". А все почему? Иногда не удержишься, скажешь: "При Павле Игнатьевиче так было или этак". Ну, а начальству это не по душе. Конечно, каждый должен воевать там, куда он направлен, - поспешно сказал Валерий.
– Но могут же быть исключения. Мы же люди, а не камни... Он опустил голову.
– Сбегу я отсюда, ей-богу, сбегу!
– Ладно, - невольно улыбнувшись, сказала Гринева.
– Я поговорю с Козелковым.
– Нет, нет!
– испуганно возразил Валерий.
– Козелков сразу поймет, что я вам пожаловался. Как бы еще хуже не было. А впрочем, - с отчаянием в голосе сказал он, - мне все равно! Куда ни кинь, везде клин... Чувствую, что трибунала мне не миновать...
– Как-нибудь обойдется, - потрепав Валерия по плечу, сказала Гринева. А что прельщает тебя на Двине?
– спросила она.
– Там настоящие командиры... Виноградов, Фролов...
– взволнованно ответил Валерий.
Гринева уехала, а через день в отряд пришла телеграмма: Сергунько вызывали в Вологду. Когда он явился в штаб, там ему вручили направление на Двину и письмо,
Все устроилось так быстро, что Валерий не смог даже повидать Гриневу и поблагодарить ее.
Вместе с ним выехала и Люба.
Это случилось неожиданно для нее самой. Получив телеграмму, Валерий начал собираться. Любка помогала ему, пекла хлеб на дорогу.
– Что пригорюнилась? Хочешь, махнем вместе?
– шутя предложил ей Валерий.
Услыхав это, Люба переменилась в лице:
– А кто бумажку выправит? Ни на железку, ни на пароход с пустыми руками не сунешься.
– Эка важность!
– хвастливым тоном сказал Валерий.
– Со мной-то! Какие тебе бумажки?
– Господи...
– прошептала Люба, от радости у нее перехватило дыхание. Ну, бес!.. Смотри, коли обманешь, плохо тебе будет. А Козелков отпустит? Валерий свистнул:
– На что ты ему сдалась? Да и чихать нам на него. Не теряя ни минуты, Любка вынула из сундука
свою самую дорогую вещь - пальто с круглыми буфами на плечах, которое она почему-то называла казакином, - выстирала смену белья, уложила его в торбу с хлебом, а через несколько часов уже ехала теплушкой в Вологду вместе с Валерием. Сначала она сидела на своей туго набитой торбе, точно изваяние, широко раскрыв глаза и будто не понимая, куда ее везут и что с ней будет. А потом развеселилась и к вечеру даже запела "Василечки".
Валерий теперь ругал себя за легкомыслие, но отступать было поздно. Он успокоился только тогда, когда знакомые писари из вологодского штаба по просьбе Валерия состряпали для Любки что-то похожее на документ. Из Вологды они приехали в Котлас, затем с грехом пополам добрались водой до Красноборска, но в Нижней Тойме Любку ссадили, так как пропуск у нее был только до Котласа. Любка долго ругалась с начальником морского патруля.
С карабином за плечом она стояла перед неуступчивым рябым военмором и смотрела на него так, словно готова была оттолкнуть его прочь и силой взойти на сходни. Кругом чернели бушлаты.
– Там уже бои...
– говорил Любке начальник патруля.
– А я что, гулять еду?
– огрызалась она.
– Ну, отваливай! Некогда мне!
– отмахивался от нее начальник. Документы твои до Котласа... А ты вона где! Уж в Тойме!.. Как ты к нам попала, ума не приложу!
– Духом святым!
Матросы загоготали. Валерий стоял, покусывая губы, чтобы тоже не рассмеяться. Любка посмотрела на него, он пожал плечами.
– Вот идолы!
– сказала она.
– Все заодно! Ну, ладно...
Началась посадка. На попутный буксирный пароход, идущий из Нижней Тоймы в Чамовскую, Любку не пустили.
Валерий уже бежал по трапу, как вдруг Любка догнала его и сунула ему в карман какую-то записку.
– Андрюшке передай, - сказала она вдогонку Валерию.
Когда пароход отчалил, Любка крикнула с берега:
– Пусть Андрюшка...
– Что?
– приставляя ладонь к уху, переспросил Валерий.
Любка ответила, но пароходные гудки заглушили ее слова.
– Жинка твоя, краской?
– спросил Валерия один из стоявших рядом с ним матросов.