Северная Аврора

Никитин Николай Николаевич

Павлин смотрел на чертеж, и вместо секторов обстрела перед ним возникали действующие батареи, вместо красных стрелок - войсковые группы, вместо заштрихованных квадратиков - селения и погосты, вместо точек и крестиков - мельницы, кирпичные здания, церкви, колокольни. Он видел живую картину предстоящего боя... Широкий плес реки, ее острова, глубины, мели, ее осенние волны, ветер, маневры канонерок-буксиров, скопление людей, бегущих или стоящих под огнем, разрывы снарядов, дым, скользкие или осыпающиеся берега, пылающие

деревни, сожженный лес, разбитые избы и повсюду грязь после дождя, грязь и вода под ногами идущей в атаку пехоты...

Диваны кают-компании были завалены пулеметными лентами. В углу, на охапке соломы, прижавшись к стене, дремал вестовой Соколов. Его карабин лежал под боком. Все эти дни Соколов, точно тень, следовал за Павлином, не покидая его ни на минуту. Он был вместе с ним днем и ночью, на суше и на воде.

Иногда Павлин говорил ему:

– Дружок, пойди-ка отдохни.

Соколов смотрел на Павлина преданными глазами и молча исчезал. Но стоило Павлину оглянуться, как он замечал вестового, который стоял где-нибудь неподалеку от него...

Дверь распахнулась, и в кают-компанию стремительно вошел Фролов.

Это было так неожиданно и так непохоже на комиссара, который обычно все делал не спеша, что Соколов сразу вскочил и по привычке схватился за оружие.

– На, читай!
– крикнул Фролов, протягивая Павлину письмо Гриневой.

Хотя Виноградов в разговорах с комиссаром никогда не возвращался к пресловутой истории со штурвальным Микешиным, однако Фролов чувствовал, что командир бригады помнит о ней и временами нервничает.

Из Вологды до сих пор не было ни слуху, ни духу. Кто же Павлин: комбриг или не комбриг?

Теперь комиссар был счастлив, что в конце концов недоразумение выяснилось.

– Ленин скоро приступит к работе!
– восторженно сказал Павлин, отрываясь от письма.

– Сведения о здоровье Ильича надо сегодня же распространить по всей бригаде, - отозвался Фролов.
– А также и все то, что Гринева пишет о Царицынском фронте, о товарище Сталине.

– Да, непременно.

Дочитав письмо до конца, Павлин опустился в кресло и задумался.

Его молчание удивило Фролова.

– О чем ты думаешь?
– спросил комиссар.

– Я должен радоваться... И я, конечно, рад. Искренне рад! Ведь это мнение партии! Но господин Семенковский...

– Предоставь это партии, - прервал его Фролов.
– Она решит вопрос о господине Семенковском. Помяни мое слово!

Комиссар начал совещание с письма Гриневой. Все собравшиеся внимательно выслушали его, и когда комиссар сообщил, что выдержки из этого письма, относящиеся к Ленину и Сталину, будут доведены до сведения всей бригады, Воробьев сказал:

– Правильно... Это вдохновит народ перед боем!

Затем слово для сообщения о предстоящем штурме Усть-Важского было предоставлено

Павлину Виноградову. План штурма был уже разработан, и его знали все командиры.

По оперативной линии также почти все подготовили, поэтому совещание оказалось коротким.

...Было решено дать еще сутки на дополнительный сбор разведывательных данных, а штурм начать в воскресенье 8 сентября. Разведку решили отправить сегодня ночью. Час штурма точно еще не был намечен. Это зависело от погоды. Так или иначе штурм предполагалось начать после полудня.

Всю ответственность за артиллерию возложили на Драницына и Жилина. Бронникову было поручено поддерживать действия пехоты по берегам Двины. С десантом на левый берег шел Воробьев. Действиями на правом берегу взялся руководить комиссар. Павлин брал на себя форсирование Ваги и занятие селения Усть-Важского. Штурм предполагали начать из деревни Шидровки.

Когда все вопросы были решены, Драницын вдруг встал и вытянулся.

– В чем дело?
– спросил его Павлин.

– Разрешите мне ехать на Вагу. Вместе с вами...

– Тебе? Начальнику штаба?

– Да... Это вопреки положению. Но я могу быть там полезным на первом этапе боя...

– Опасном, ты хочешь сказать? Тем более... Нет, друг... Невозможно! улыбаясь, проговорил Павлин. Комиссар поднялся из-за стола.

– Соколов!
– крикнул Павлин.
– Пора червячка заморить. Что-то у меня аппетит разыгрался...

После получения письма от Гриневой на душе у Павлина стало спокойно и светло. Настроение командира бригады невольно передавалось всем окружающим.

– Слушай, - будто вспомнив что-то, обратился Павлин к Фролову.
– Мне хотелось бы познакомиться с твоей молодежью... Этот краском, который сегодня приехал! И твой адъютант, Латкин, кажется?

– Они скоро уходят в разведку.

– Ну и прекрасно! А сейчас пусть поужинают с нами. Комиссар подозвал связного:

– Разыщи краскома Сергунько и разведчика Латкина. Чтобы немедленно явились.

Вестовой Соколов принес большую дымящуюся сковородку с мясными консервами, поставил на стол кувшин деревенской браги. Под общее громкое "ура" Фролов провозгласил тост за здоровье Ленина. Потом пили чай из брусничного листа с таблетками сахарина.

– Брусничку-то собственноручно собрал, - доложил Соколов.

Тут же, не вставая из-за стола, стали петь песни "Из страны, страны далекой", "Варшавянку"...

Павлина заставили спеть одного. Он любил песни и запел старинное гдовское "величанье":

Не конь ходил по бережку,

Не вороненький по крутому,

Конь головушкой помахивал,

Золотой уздой потряхивал.

Все колечки бряк-бряк,

Все серебряны бряк-бряк!

Подбежала тут и девица,