Северная Аврора
Шрифт:
Спокойствие и организация! Все должны стойко оставаться на своих местах. Теснее ряды!
– Председатель ВЦИК Я. Свердлов.
– 30 августа 1918 г. 10 час. 40 мин. вечера".
Телеграфные бланки переходили из рук в руки.
В избе царило молчание. Вдруг на пороге появился матрос.
– Ну что, Соколов?
– спросил его Павлин. Матрос развел руками:
– Котлас не отвечает... Только газеты привез. Сейчас получили...
– Как так не отвечает?
– гневно крикнул Павлин.
– Требуй провод! Как это может не отвечать?
– Он побледнел.
– Марш обратно на левый
Матрос, положив на стол газеты, попятился и вышел из избы...
Фролов подошел к окну. У берега качался на волнах маленький челнок. Матрос быстро спустился по крутой глинистой тропке и побежал к своему челноку, чтобы снова переправиться на левый берег, где проходила телеграфная линия.
Подойдя к столу, Фролов взял одну из газет и развернул ее. Газетные листы тревожно зашуршали в его руках.
– Товарищи, - негромко сказал он, - послушайте... как это случилось...
"30 августа, на пятничном митинге в гранатном цехе было очень много народа, особенно много..." - так начиналась статья, которую читал Фролов. Голос у него задрожал, он сделал над собой усилие, и продолжал чтение:
"Когда на деревянных подмостках показалась невысокая, крепкая фигура Ленина, тысячи людей его приветствовали... Улыбаясь, он поднялся на трибуну, махнул рукой, чтобы остановить рукоплескания, и сразу начал говорить. Он говорил о пресловутой свободе Америки: "Там демократическая республика. И что же? Нагло господствует кучка не миллионеров, а миллиардеров, а весь народ в рабстве, в неволе... Мы знаем истинную природу так называемых демократий"... Он призывал к беспощадной борьбе с бандой наглых хищников и грабителей, вторгшихся в пределы русской земли и сотнями, тысячами расстреливающих рабочих и крестьян Советской России.
Все затихло. Люди дышали его дыханием. Чувствовалось, что ни огнем, ни железом не порвать связи между ним и слушающими его людьми. Свою получасовую речь он закончил словами: "У нас один выход: победа или смерть!" Разразилась новая несмолкаемая буря. Толпа запела "Интернационал". Ленин направился к выходу в сопровождении большой группы людей, состоявшей из рабочих, моряков, красноармейцев, женщин и даже детей. В цеху и на заводском дворе за его спиной еще раздавалось пение "Интернационала". Пели все. Вечер был жаркий. Ленин вышел к автомобилю в распахнутом пальто, с черной шляпой в руке. Какая-то женщина с встрепанными волосами, стиснув в зубах папироску, настойчиво проталкивалась к нему..."
– Нет!
– вдруг сказал Павлин, сжимая пальцами виски.
– Не верю!.. Не может Ильич умереть в этот грозный час...
– Не может, - убежденно сказал Фролов, откладывая газету. Он взглянул на Павлина: - Однако ты прежде всего возьми себя в руки.
Павлин пожал плечами:
– Ты совсем как мой покойный друг Андрей Зенькович... Нет, Фролов! Сейчас нельзя не волноваться!
Фролов понимал состояние Павлина, сам волновался не меньше его и только усилием воли сдерживал себя.
– Мы должны работать, действовать, принимать решения...
– говорил он. Все это мы должны делать во имя Ленина. Никто из нас не имеет права сложить руки и предаться горю. Наши враги только этого и жаждут...
Суровое
– Сегодня вечером проведем совещание... Надо выяснить обстановку! Фролов обернулся к Павлину: - Но до совещания я хочу познакомиться с людьми. С каждым отдельно...
– Сейчас мы это устроим, - ответил Павлин.
Он подозвал штабных командиров, чтобы отдать им соответствующие распоряжения.
День подходил к концу, в избе все время шумел и толкался народ, и Фролову никак не удавалось остаться с Павлином наедине, чтобы поговорить с ним по вопросу, касавшемуся самого комбрига. Однако необходимо было, наконец, выбрать подходящий момент и рассказать обо всем Виноградову.
Уже первые часы пребывания в бригаде, разговоры с бойцами, командирами и комиссарами показали Фролову, что люди беспредельно верят Павлину и думают только о том, чтобы выгнать с Двины интервентов. В то же время Фролов понял, что положение бригады чрезвычайно трудное. Начальник оперативного отдела, предупреждая его, не соврал.
Вечером, перед совещанием, Фролов сказал Виноградову, что ему необходимо поговорить с ним наедине.
– Наедине?
– быстро отозвался Павлин, и по выражению его глаз Фролову стало ясно, что тот уже отчасти в курсе дела.
– Пойдем на берег. Там никто нам не помешает.
Они спустились к реке. Комиссар рассказал Павлину о предписании, полученном им от Семенковского. Передавая свой разговор с Семенковским, он не скрыл от Павлина и своего личного отношения к этому делу.
– Хочешь, я передам тебе предписание, не хочешь - не надо.
– А ты о себе подумал?
– усмехнувшись, спросил Павлин.
– Не подчиниться - значит не выполнить военный приказ.
Фролов поморщился.
– Мне сейчас думать об этом нечего, - ответил он, поднимая воротник шинели и упрятывая руки поглубже в карманы: на берегу задувал сильный, пронизывающий ветер.
– Странно, - проговорил Павлин.
– Почему он не послал мне телеграммы: сдать команду - и все?
– Значит, были свои соображения. А ты просил отпуск?
– Да что ты!.. Люди бы мне этого никогда не простили. Наоборот, я протестовал самым категорическим образом.
– Павлин развел руками.
– Что за человек Семенковский? Я совершенно его не знаю. Один раз повздорил с ним в Питере по поводу Юрьева. Вот и все...
– Достаточно. Он почувствовал в тебе ленинца, а вся эта бражка не с Лениным.
– Ты говоришь... Ты считаешь, что Семенковский...
– Точно я ничего не знаю, - с резким жестом еле сдерживаемого возмущения комиссар перебил Павлина.
– Но я чувствую... И я вижу, что это за типы! И вообще после Бреста, когда вся эта бражка выступала против Ленина, у меня нет к ней доверия. Понял? Вот и все. А бумажка? Ну, я взял ее, думая, может быть, ты действительно хочешь в отпуск... В конце концов, я политический комиссар. Я уполномочен партией делать то, что нужно для блага армии. И я делаю это... И всю ответственность беру на себя.