Северные сказки. Книга 2

Ончуков Николай Евгеньевич

287

Русский, татарин, арап и швед

Из одного полку выпустили из службы в отпуск русского и татарина. Татарин был побогате, купил лошадь и поехал, а русский тащилса пешком. Их застигла ночь, они вздумали ночевать у стога. Русской и говорит татарину: «Татарин, не привязывай коня». А сам думат, что конь уйдёт и обоим пешком идти не завидно. Татарин не послушал русского, лошадь привезал. Повалились спать, татарин уснул, а русский лошадь задавил. Поутру татарин будит русского: «Русской, у меня конь задавилса». — «Ну, говорил я тебе, татарска образина, штобы не привязывал, вот теперь и тащи шкуру, не кидать же её стать». Шкуру содрали, татарин взял, и пошли дальше. Прошли к селенью, а в селенье ночевать некто не пускает. Они увидали теплую баню и не заложена. Зашли в баню и на полке завалились спать, а кожу татарин бросил под полок. Татарин кряду и заснул, а русский не спит. И слышит, кто-то подходит к бане, отворяет дверь, и в баню заходит поп, заносит коробок и начал по бане ходить и говорит: «Ах, как сегодни долго нету». Солдат слушат и молчит.

Вдруг заходит в баню женщина. Поп спрашивает: «Что же ты, Марфа, сегодни долго?» — «Да так, запоздала». — «Давай, Марфа, угостимся». Угостилися, поп и говорит: «Вот што, Марфа, у нас с тобой всяко бывало, а по-собачьи не разу не бывало». — «А как, батько, по-собачьи?» — «А стань к лавки раком

да и лай». Она стала и залаела по-собачьи тонким голосом: «Ау, ау, ау». И поп бежит, толсто лаёт: «Оу, оу, оу». Русской толкает татарина и кричит: «Татарин! Шкуру-то собаки съели». Татарин просыпается и кричит: «Вы тут, я вас, ... вашу мать!» Поп с Марфой испугались и давай Бог ноги убегать, всё оставили им. Русской с татарином сошли и давай угощаться, забрали всё с собой и отправились в дорогу. По дороге к ним пристали солдаты: швед и арап. Пришли в одно селенье, некто не пускает их ночевать. Один старичёк сказал, что у нас вдова на краю села пускает. Вдова им сени отворила и говорит: «Рада бы вас пустить, доброхоты, да у меня сегодня поп будет». Русской и говорит: «Давай, какой потоп! Потоп будет, дак тонуть всем вместях». Зашли и давай росполагаться спать. Русской и говорит: «Я повалюсь этта к окошечку, на лавку». Татарин говорит: «Да я от русского не прочь, под лавку». Арап говорит: «А черня этого не буду, повалюсь и на шесток». Швед был похитряе, нашел корыто и подвесил к потолку. «Будет потоп, я корыто обрежу, да и поеду». Ночью все спят, а русскому што-то не спится. Слышит, кто-то подходит к окну и приставляет лесницу. Он выглянул в окно и видит: поп. И колотится: «Марфа, а Марфа». Марфа говорит: «Нельзя, батьшко, каких-то четыре солдата пришло». — «Эка какое несчасье, вчерась розгонили да и сегодни нельзя. На, прими хоть гостинцы-то». Русской берёт. «Смотри-ко, Марфа, сегодни у меня кака больша кутька-то стала, пошшупай хоть». Русской в одну руку взял кутьку, в другу ножик и отрезал. Поп скочил с лесницы и побежал прочь. А русской давай угощаться поповским угощеньем. Выпил да и песенку запоуркивал. Татарин проснулса и говорит: «Русской, да ты кого ешь-то?» — «Да кого ешь, да вчерашны колбасы остались, доедаю, грызу». — «Дай-ко мне-то поись». Тот ему подаёт поповский .... Татарин начал есть и говорит: «Да, русской, колбаса-то сыра». Взглянул к печке, а арап там спит, только зубы белеют, да губы краснеют, а лица не видно. «Русской, да вон угли, я пойду, колбасу дожарю». Тот пришел и давай у арапа на губах поповский ... поворачивать. Опять и стал есть. «Русской, всё не изжарилса!» — «Не изжарил, а в чужом месте уголья-то розворочал, смотри как светет». — «А я и залью». И начал арапу стять в рот. Тот проснулса и закричал: «Потоп!» А швед проснулса и верёвку перерезал и упал с корытом на пол, голову розбил. Достали огня, осветили, кто с чем? Татарин видит: в руках кутька, арап плюётся, в роту солоно, а у шведа голова розбита. Русской давай над ним смеяться. «Нет, пойдём всяк своей дорогой, мы с тобою больше, русской, не пойдём».

Воронихина Прасковья Степановна

Старуха лет 60, живет в Тамице. С трудом согласилась мне рассказывать сказки, отзываясь полным незнанием, но начала и рассказала мне несколько сказок, песен и игру-комедию «Барин». Говорит Прасковья Степановна очень скоро, часто повторяясь, и у ней очень трудно было записывать, так как при просьбе повторить, она рассказывала уже по-иному.

288

Анюшка и Варушка

У одной девушки Анюшки матка была, а у Варушки не было матки. Варушка жила в повороте (без нужды), родители наоставляли хлеба да всего. Через две версты Анна от Варвары жила. Варушка пришла к Анюшке, тут поугощались, день посидели, побанкетовали, и пойдёт Варушка домой, Анютку почёствуёт, назавтра к ей. И пойдёт Анюшка на другой день к Варушке. Так гостилися, можот, с месец. И пойдёт Анюшка к Варушке в гости. Ей девка встрету с именинами (с пирогом). «Куда ты пошла, Анюшка?» — «К Варушки в гости». — «Не ходи ты к Варушки, тебя Варушка съес». — «Нет, мы не первой день гостимся, ходим, она ко мне, а я к ей». Идёт вперёд, жонка с полосканьем идёт: «Куда ты пошла, Анюшка?» — «К Варушки в гости». — «А не ходила бы, тебя Варушка съес». — «Не раз ведь ходим, гостим». Опять вперёд пошла. Опять мужик едет с сеном. «Куда ты пошла, Анюшка?» — «К Варушки в гости». — «А не ходила бы ты, девка, сегодни Варушка людей ес». — «Ище чего скажешь?» Дошла до Варушки, на крылечки тут отъедена ножка лежит человечья. А всё не поверила. На верхно залезла крыльце, тут рука лежит. В сени зашли, тут и сробела и обмерла: тут тулова да головы человечьи. Она и выскочила не в толку, не в уми. Варушка выскочила и говорит: «Иди, иди в избу, не ходи, не ходи». Анюшка зашла к ей да и села под окошечко, под которым ране сидела. «Садись, Варушка-подрушка, ране сидели». Ране сидели, ягодки поедали, да песенки попевали, а теперь Варушка села — целовецину ес. Анюшка и запоходила: «Я, Варушка, домой пойду, не по-старому ты, да не по-прежнему». Варушка говорит: «Не ходи, пойдёшь, дак я тебя съем». Она опеть и сидит. «Садись, пока ужинай у меня, тогды пойдёшь домой». Поставила ей стол, принесла из перстов рыбник состряпан. «Ешь, как не съешь, дак саму съем». Анюшка рыбницька не съела, за пазуху запихала. «Што, съела рыбницёк?» — Варушка спрашивает. «А там, у сердечушка». Анюшка и запоходила домой, заставала, видит, што не ладно деится. Варушка Анюшку схватила, ись начала, руку отъедать стала. Анюшка плачет: «Не ешь ты, Варушка-подрушка, меня, хоть без руки отпусти меня, Варушка-подрушка». — «Нет, уж пришла, дак съем». Да всю и съела. Ночь пришла, дочери нет, матка на другой день и пошла проведывать. Осмотрела: на крыльце ручки, да ноги лежат, воротилась да и объевила. Старшины да общество народу набралось да за ей и пришли. С улицы рамы железные приколотили, штобы не выйти ей. Поскакала, поскакала там и кончилась в своей хаты. Посмотрели в окна — сдохла. Тогда сожгли хату совсем.

(Старики говорят, што это правда, бывальщина. Варушка одна в хаты жила, дак ей што-ле в головушу и пришло.)

289

Покойный дружок

Была девица, от родителей осталась одна и созналася с бурлаком с хорошим, слюбилася с им. Девица даватця стала к деде да дединке, ей жить негде: «Возьмите меня, подберите». Оны ей говорят: «Покинь дружбу, дак мы тебя и возьмём». Она сказала: «Покину, возьмите только». Оны и взели ей, а она дружбы не покинула, втай где на вечеринке сойдётця, и до того доходила и долюбилися, что и в люди вышло, а дядя и дединка поругиваться стали. А молодец занемог да скоропостижно и помер. Дедя и дединка говорят: «Слава Богу, теперь с им знатьця не будет». Она ходит на вецери-ноцьку, а всё по ём тосуёт, всё в уме держит. На вецеринку придёт, да с вецеринки всё с подругами пороз, ладит идти на могилу и сходит, поревит. Придёт и спать повалитьця, а он к ней и приходить стал. Люди не видят, а она говорит с им. Стала весела эдака, он говорит ей: «Я умер, да не в заболь, срежайся в замуж за меня». До того дело дошло, што она платье наладила, отдала тючок подруге и говорит: «Я сегодня взамуж пойду». А подруга и говорит: «Што ты, ведь его нет живого». — «Нет, он ожил». — «А пошто люди не видали нехто?» Пришли с подругой на вечеринку, опеть

его и видать, а подруги не видят. Тут сговорились оны, он и говорит ей: «Я пойду домой, а ты приходи к моей фатёрки, из фатёрки пойдём венцетьця». Она пришла в его фатёрку, а он лежит покоен в савану, свечка горит, образ, она тут и сробела. Тут и самой смерть пришла. Поутру ставают дедина с дединкой, нет племеницы: «Где, где, где?» — не знают, где и взет. Подруга та и сказыват, што она взамуж срежалася за досельнего любовника. Платье посмотрели — нету. Дядя и пошел на могилу, а она на его могиле лежит мертва, а платье по крестам розлиплёно.

290

Лешевы родины

У лешого жонка с Руси была, обжилась, робёнка принесла, надо бабку нажить. Лешой и побежал наживать. «Жонка с Руси, дак мне и бабку наживи руску», — говорит жонка. Бабка по бабкам ходит, он и пришел к ей. «Бабка, обабь». Ей и потащил и притащил к жонки, бабить. Бабка-то и говорит: «Дак из чего мыть-то?». — «А наживу, найду посуды». Полетел за ведром в тот дом, откуда бабка, и взял подойник у снох, снохи не благословясь поставили. И притащил. Бабка смотрит, подойник будто её. Она рубешок и зарубила. Она оммыла да и поставила посудину. «Обирай, куда знашь». Он и унёс. Жонка и говорит: «Он тебя росщитывать будет, будет тебе дават серебро, ты всё говори: «Первой, первой, первой». Как скажошь «другой», он давать боле не будет». Он и стал ей росщитывать, она все говорит: «Первой, первой, первой». И девать стало некуда, и в корман наклала и за пазухи, он всё дават. Тогда она и сказала: «Другой», — он и перестал давать. «Тащи меня домой теперь». Он и потащил старуху, дома и оставил. Старуха и посмотрела подойника, рубежок тут и есь. Она на снох и заругалась: «Ой вы, безпутни! Всё делайте не благословясь, лешой подойник сносил свою жонку обмывать».

291

Леший водил

Девка годов так тринадцати в Троицын день по Тамице шла по улицы, немножко до церквей не дошла и вдруг пропала. Нету и нету — догадались, што лешой увёл. Начели молебны петь. Ей петь дён не было, каждой день поутру молебны служили. На шестой день старик один пошел огород городить вёрсты за три, девка на его пожне цветочки рвёт. Увидела старика и в сторону побежала. Он её закликал: «Феня, Феня!» А она прочь от его. Она пока через огороды выставала, он проворной старик, ей и захватил. Привёл к матери — ничего некому не скажот, не допытаишься. Теперь жива, жонкой за мужиком одним.

292

За овцу

Вечеринку мы сидели у старика. Девицы складыню задумали сделать. А старик и пришепнул им живу овцю у суседа унести. Тут проворны девки были, зашли в хлев без огня, овце шапку наложили, штобы не блеяла и унесли к хозяину, он и освежил ей ноью. Утром хозяйка встаёт, овец много было, все белы, одна черна, той и нету. А у ей муж в карты играл и вино пил, она на его и сказала: «Это ты ночью овцу увёз, в карты проиграл?» — «Нет, зёрнышком виноват (зерно носил продавал), а овцю не трогал». Всё мужика клеплет. Так и закончилось дело. Наутро старик овцю и сварил. Сын у старика, годов деветнадцати, наутро у него удить пошел на море, где перемёты стоят. Удил да был, все видели, да не в свою сторону, в Кянску сторону и пошел. На удьбе люди были, кричат: «Мишко Мишко ты не туды идёшь, там суха вода-та!» Порыцяли, порыцяли, да и бросили, думают: так пошел. А Мишко так и потерялса. Его пошли искать, молебны служить, да так ничего не подействовало. О конец заговенья Филипова он потерялса, на весну самоедята приехали, одна самоедка его бралась искать в христовску ночь; в ту пору, когда под замок (с кресным ходом) идут, всякой покойной, всякой пропашшой к родительскому двору придёт и повалитця ко крыльцу. (Нужно, штобы через порог в это время три раза перешагнула девица или жонка в цвету, в кровях.) Нехто не нашелса, побоялись: «Сами себя вить уходим», — побоялись. Да через петнадцать годов в Кянды один (с лешим-то знаетця) говорит: «Я знаю Зотова, у лешого-то живёт». Он жене своей скажот, а жена этта и запофаркиват, до родителей и дошло. Машка сбегат и попроведат в Кянды к мужику. Он и говорит: «Он живёт от Кянды на полуволоке в стороне, в лесу, не видно фатеры, и у его четверо детей, борода большая уж. Тебе надь, дак я тебя свожу». — «Я домой схожу, у отца спрошу, тогда с им». Домой ушла, к мужу: «Пойдём сына смотреть: мужик находитця, знат, где живёт». Старик говорит: «Куда ты с има (у его еще три сына)? Пусть там живёт в лесу, с лешовкой». Так и оступился. В тот год Святой дождались, старик ушел в церковь, а старуха сидела дома. Когда пошли под замок (кругом церквы), в избы-то так и брякнуло. Обижалса, што не пошли его посмотреть.

293

Леший увел

На другой день Троицы, в Духов день, соку ись ходили парнишки, а петнадцети годов Тихон был. Драли, драли (сосны), ели, ели, домой запоходили, робята в одну сторону, а Тихон в другу, будто его брат привидилса: «Пойдём, Тихонко, домой, робята не в ту сторону пошли». Шел да шел за братом, да и потерялса, захохотал. А Тихон без ума, сам не знат, как в избушке в лесной очудилса: «И вижу, жонка да робята незнакомы, очумел я и засудил: «Не знай как заблудилса?» Жонка ему и отвечат: «Нет, ты не заблудилса, а тебя лешой унёс». А жонка сама унесена. «Он, когда придёт, будет чоствовать тебя едой, а ты не ешь». А Тихон и спросил: «А худо разве тебе жить-то?» — «А худо; так-то жить-то и нечего, да хто с огнем ходит не благословясь, да искрину уронит, дак лешому вера (охота) пожар сделать, он и заставлят роздувать. Тежело в то время, теперь я больше не роздуваю, робятишки (от лешего и бабы) пособляют». Налетел сам-то лешой, ись заводят, да и его чоствоват, а Тихон и говорит: «Я сытой». И не сел. А жона и говорит лешому: «Што сам-то не садисся?» — «Я сытой, — говорит, — я у женщин, котора молоко не благословесь вьщидит, я всё выпью; я напилса, сытой. Потом я хоркону в крынки-то, они полны и сделаются, поедят мою хорхоту». Лешой улетит да прилетит, да жона говорит лешому: «Снеси, эку беду принёс, хлеба не ее, отнеси, брось на старо место». Лешой жону и послушал, его схватил и потащил. Парень в избе был, всё помнил, а тут всё забыл. Да к морю, на Нульницкой наволок, его продольничихи увидели. Сколько дней не ел, ослабел, лежит в траве, не может пошевелиться. Его взяли и вывели в Тамицу.

294

Кушак

Девушка придумала кудесить против Крешшенья и положила себе кусочик на уголок, а другой кусочик на другой уголок, богосужоного чоствовала. Не благословесь в сени сходила, двери не благосовесь перёзаперла, штобы лешому затти льзя. И села на уголок, стала и говорить: «Богосуженой мой, поди ужинать со мной». Села и глаза закрыла. Сени застукали, сапоги стукают, слышит — идёт; в избу идёт, зашел в избу, крекнул и прошел серёдка избы; видит: пиджак, кафтан норвецького сукна, кушак поперецьной шелковой. Он кушак отвезал сейчас от себя, да в переднём углу на спичу и повесил, и шапку снял на спичу и весит. Как шапку-то клал на спичу, девича и перекрестилась, глаза отворила, а уж негде некого и нет, а кушак-от осталса на спице, веснёт. Девица высмотрела его всего, в сундук и убрала. А у мужика и кушак потерялса, она и помалчиват; кабы ей любой был, дак она бы сказала подружкам. Через сколько времени мужик посваталса, ей и не хотелось, а родители отдали, тогда она мужу кушак-от и показала.