Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)
Шрифт:
— Батюшка, милый! — лепетал он радостно.
Старик наклонился к нему.
— Сынок мой!
Он не видел на нем петровского мундира и увидев не почувствовал прежней ненависти.
Они обнялись и заплакали.
— Осиротел я, обнищал, Яша, — проговорил старик.
— Нет, батюшка! — весело ответил Яков, — за царем служба не пропадает. Я награжден, да и тебе милости привез.
— Яша! — раздался оклик, и теплые руки обвились вокруг его шеи.
— Катюша! — ответил, жарко целуя сестру, Яков. — А где Соня.
— Здесь, —
Яков схватил ее за руку и подвел к отцу.
— Батюшка, там дальше что будет, а теперь на радостях благослови!
— Я что же? — растерялся старик. — Как он!
Но Грудкин только замахал руками.
— С детства они любятся!
— И за друга прошу, — продолжал Яков, обняв Софью, — тут со мной приехал Катю сватать. Кабы не путали вы, он вас еще тогда выручил бы.
— Знаю, знаю! — ответил старик. — Да, вишь, пуганая ворона куста боится. Где же он-то?
— Там, в горнице!
Катя закрыла лицо руками и обняла Софью.
— Пойдем, батюшка!
Яков взял отца за руку, и они спустились вниз, и за ними — счастливые девушки и Грудкин.
Радостные Савелов с Яковом вошли во двор воеводы и сказались царскими посланцами.
Холоп мигом сбегал в приказ, и через минуту воевода, пыхтя и переваливаясь, шел к крыльцу, где ждали его гости.
— А, милостивец! — закричал он издали, узнав Савелова.
Тот крепко облобызался с ним.
— А с тобой кто?
— Или не узнаешь? — смеясь спросил Яков.
— Яков? Ты? Вот диво! И царский слуга?
— Выслужил перед государем, — ответил Яков.
— Ну, здравствуй, здравствуй! — воевода поцеловался с Пряховым и всполошился. — Что же мы не в горницу? Откушать надо хлеба-соли. Милости просим!
— Мы с делом к тебе.
— Дело что! Дело — не медведь, в лес не уйдет! От хлеба-соли грех отказываться.
Они вошли в горницу.
Слуги торопливо накрыли стол и уставили всякими яствами.
— Во здравие царя Петра Алексеевича! — сказал воевода, поднимая чару.
Они выпили.
— Какие же вести радостные? — спросил воевода.
— Еще фортецию взяли — Ниен называется; теперь вся Нева наша!
— Возблагодарим Господа! — сказал воевода. — А теперь за столь славную викторию выпьем!
И они опять выпили.
— А тебе от царя бумага, — сказал Савелов и, вынув из-за пазухи пакет, подал его воеводе.
— А ты бы уж и прочел его, милостивец. Глаза-то мои слабы, а дьяка звать неохота.
Савелов вскрыл пакет, развернул бумагу и прочел: «Псковскому воеводе Ферапонту Бельскому наказ. Дошло до нас, что некий проходимец Агафошка оговорил купца Пряхова, что будто он наше Царское Величество гнусными словами поносил. Поелику сын его изрядно отличился, не может отец его таковые речи говорить, и считать все это оговором, а что Агафошке язык вырезать и в Сибирь послать на работы. А
— Вот! — сказал Савелов, протягивая воеводе бумагу.
— Так, — проговорил воевода, — Агафошки-то нету, где его сыщешь? А батюшка твой тут, в городе. Я его не теснил. Он тебе скажет про то.
Яков кивнул и встал.
— Теперь, воевода, мы у тебя прощенья просим. На угощенье спасибо. А ввечеру, может, забредешь к нам. Два обручения справляем, а там и свадьбы.
— Пир, значит?
Воевода радостно засмеялся.
— Это уж как водится.
За богатой трапезой сидели воевода, богатые купцы, Пряхов, Грудкин и Яков. Пряхов ожил. Прознав про царскую милость и возвращение сына к нему, тотчас собрались его друзья и теперь — забыв о всенощной — пировали за его столом.
— Отличился-то чем перед царем? — допрашивали Якова.
Тот рассказал про взятие Нотебурга и про свою догадку, про разведки, плен и бегство.
— О морской виктории расскажи, — подсказал Савелов.
— Самое занятное. За то и милости все получил! — засмеялся Яков и начал свой рассказ: — Донесли это царю, что два шведских корабля в Неву идут. Царь и задумал их взять, а меня призвал к себе, чтобы я дорогу ему указывал. Ну, и поехали. Я с царем…
Воевода даже привстал.
— А позади пятнадцать лодок и все с солдатами. А с другой стороны Меншиков и тоже с ним пятнадцать лодок. Приехали это мы, а уже ночь. Мы за островками и притулились, ждем. Ночь темная, бурная — и дождь, и ветер, нас так и качает.
— Господи, страхи какие! — пробормотал Грудкин.
— К утру тучи рассеялись, посветлело. Смотрю я, а шведские корабли такие ли огромные! Один — «Гедон» назывался — с десятью пушками, а другой еще больше — «Астрель» — тот с четырнадцатью пушками! А мы только с ружьями да на лодках. Однако царь говорит: «Вперед!» — и сам с гранатой в руке.
Яков оживился и встал. Все замерли.
Яков рассказывал уже стоя:
— Как орлы полетели! Они из пушек одну лодку опрокинули, а мы — виват! — и — на них! Так и вцепились. Царь прямо на корабль, я за ним, а тут Меншиков со своими. Как мы пошли!
Яков взмахнул рукой, и жест его был настолько выразителен, что все поняли, каково пришлось шведам, если на них напала хотя сотня таких удальцов.
— Из ружей и стрелять бросили. Прямо прикладами. Поработали! Их всех было семьдесят семь человек, а осталось всего девятнадцать. Ну, и сдались!
Он замолчал и сел.
— Радости-то что было, как к нам эти корабли привели! — заговорил Савелов. — Такие ли огромные! Для царя — что светлый праздник! Первая морская виктория! Ну, и наградил он всех.