Северный богатырь. Живой мертвец(Романы)
Шрифт:
В одной обширной казарме солдат причесывали. Они сидели на скамьях, завернутые в холщовые простыни, и по рядам их торопливо бегали два полковых парикмахера. Длинные волосы, обильно смазанные салом, заплетались в косицу; в нее вплетали железную проволоку, которую потом загибали полукругом кверху, и тогда к концу косицы прикрепляли связь в виде кошелька. Вокруг головы надевали опять железный обруч с привязанными к нему буклями из пакли и затем всю эту куафюру пудрили.
Один парикмахер бегал с ковшом кваса и, набрав кваса в рот, прыскал им на голову солдат; другой тотчас на мокрую голову щедро сыпал муку, а солдат
От парикмахера солдат гнали одевать лосины. Это было тоже своего рода мучением. Смоченную кожу солдаты натягивали на ноги, а затем становились вдоль стен казармы, выпрямив ноги, и стояли до тех пор, пока кожа не высыхала на их ногах, плотно обтянув каждый мускул. После этого они уже облекались в мундиры.
Брыков прошел в свой эскадрон, где был поручиком, и, осматривая солдат, не без тайной радости думал, что теперь, со смертью своего двоюродного брата, он действительно стал богатым человеком. Теперь конец всяким издевкам да насмешкам товарищей. Теперь он все может: захочет в карты играть или коня купить, или прелестницей обзавестись — он все может! Только таким дураком он не будет. Нет! Деньгам можно найти место и получше.
И он тихо засмеялся своим думам.
Все его! И Маня теперь его будет! Пусть не любит: отец все равно силком заставит.
И при мысли о Мане Брыков забыл все: и предстоявший парад, и императора Павла. Ему мерещилось богатство, покой, почести и красавица Маша, которую он любил всей своей необузданной натурой, несмотря на то, что она была невестой его брата.
II
Гроза
Император был не в духе. Во всю дорогу от Петербурга до Москвы он ни в чем не встречал для себя приятного. Всюду, где ни останавливался, он видел только непонятные ему страх и трепет. Желая ехать тихо и скромно, на всем пути он был оглушаем криками и всюду встречал согнанный, перепуганный народ. Он понимал, что не в меру ретивые слуги стараются угодить ему, и выходил из себя, с досадой думая, что нет ни одного вокруг, кто понял бы его. И так было до самой Москвы. Под Москвой его встретил старый Долгорукий, и то же подобострастие. Об Архарове же и говорить нечего: брат Николая!
Государь проснулся мрачным, нахмуренным, несмотря на ясное апрельское утро.
— Посмотрим, каковы они на учении, — сказал он Кутайсову, который, несмотря на графский титул и звание обер-шталмейстера, продолжал брить государя, находясь при нем безотлучно.
Кутайсов слабо усмехнулся.
— Надо думать и тут, государь, мало успешности, ибо не отвыкли еще от прежней холи!
— Холи! — вскрикнул Павел. — В военной службе, сударь мой, нет этого слова! Я им покажу сегодня! Да! Они, кажется, все живут здесь очень уж барственно!.. Пора! — сказал он и встал.
Было пять часов утра, когда он вышел из своих покоев, и, окруженный свитой, поехал на Девичье поле.
В Москве стояло в то время до тридцати тысяч войска, и теперь выстроенные в правильные ряды
В зеленом сюртуке с белым отворотом, в треуголке и лосинах, с тростью в руке, император курцгалопом приблизился к войскам. Музыка заиграла гимн «Коль славен», знамена опустились. Император поехал по рядам, и раскатистое «ура» понеслось от края до края. Солдаты стояли недвижно и «ели» государя глазами.
Лицо императора начало проясняться, как вдруг его взгляд упал на одного офицера, и он разом осадил лошадь.
— Это что у вас, сударь? — резким голосом проговорил он, указывая тростью на мундир.
Молодой офицер побледнел и молча глядел на государя, не понимая своей вины.
— Это что? — уже грознее повторил государь, ткнув его в грудь тростью.
Офицер взглянул и сомлел: на отвороте мундира пуговица бессильно болталась на одной нитке.
— За… за… — начал офицер, но государь перебил его, резко сказав:
— На царский смотр в таком виде! Что же ваши солдаты? Под арест, сударь, под арест!
Несчастный офицер увидел, как сверкнул на него гневом взор шефа полка, и почувствовал себя совершенно потерянным.
Государь уже отъехал в сторону и подал знак. Ряды полков один за другим проходили мимо него, напрягая все свои силы и все внимание, чтобы угодить царю. Это была трудная задача.
В то время маршировали журавлиным шагом: рраз! — и правая нога, вытянутая прямо, не сгибаясь выносилась вверх. Солдат вытягивал ее так, чтобы подошва ноги была параллельна земле, и в таком положении держал неподвижно ногу.
Ревностные фронтовики следили, чтобы поднятые ноги всего ряда представляли собой неподвижную линию. Два! — и нога должна была разом всей подошвой ударять по земле. Очевидно, при такой муштровке всегда можно было к чему-либо придраться, и на государя в этот злополучный день угодить было трудно.
Наказанный офицер, чувствуя всю несправедливость выговора, шел с правого фланга своей роты взволнованный и возбужденный. Государь еще издали заметил его и нахмурился. Офицер насторожился. Солдаты поняли, что им надо отличиться, и удвоили свое внимание. Раз, два! Отбивали они шаги, приближаясь к государю.
Он гневно замахал тростью и закричал:
— Скверно!
— Хорошо, ребята! — звонким голосом выкрикнул офицер.
— Скверно! — еще громче крикнул изумленный Павел.
— Хорошо, ребята! — в свою очередь крикнул офицер и прошел мимо государя, четко и быстро отсалютовав ему.
Государь гневный обернулся в Архарову:
— Кто такой?
— Поручик Башилов! — с трепетом ответил Архаров.
— Позвать!
В это время приближался нижегородский полк. Выдвинувшись вперед, Ермолин подскакал к государю и, ловко осадив коня, стал рапортовать: столько-то налицо, столько-то отсутствуют.
— Поручик Брыков, из второго эскадрона, выбыл за смертью…
— Верно нерадив был? — сказал Павел.
— Никак нет! — ответил растерявшийся Ермолин и поправился: — Виноват!
— Дурак! — отрезал Павел.
Сконфуженный Ермолин отъехал в ряды его свиты, а драгуны стройно стали проезжать мимо царя.
Но ему все не нравилось.
— Скверно, скверно! — бормотал он вполголоса и нетерпеливо отмахивался палкой.
Парад кончился. Павел зорко оглянулся и, увидев провинившегося офицера, весь вспыхнул.