Северный крест. Миллер
Шрифт:
Горгулов на всех, кто явился на процесс, произвёл отвратительное впечатление. Он явно гордился тем, что убил президента страны, давшей приют тысячам русских беженцев, голос его был полон пафоса, а крупное квадратное лицо налито кровью. Перед тем как что-то сказать, он выкрикивал громко, с надрывом:
— Франция, слушай меня! — и лишь после этого нёс какую-то мелкую, ничего не значащую чушь.
Себя на процессе он называл «зелёным фашистом», говорил о том, что Россией будущего должна править «зелёная диктаторская тройка», главного из этой тройки надо величать «гражданин диктатор», а его двух заместителей — «граждане поддиктаторы», и так далее все речи в подобном роде.
Узнал Митя и такую
Процесс над Горгуловым шёл три дня, после чего бывшего кубанского казака приговорили к высшей мере, как это было принято говорить в Советской России, на казнь пригласили зрителей, как в театр, — по билетам.
В редакцию газеты «Возрождение» также пришёл один билетик. Семенов повертел его в руках и сказал Мите:
— Вы у нас стали самым крупным специалистом по Горгулову, вам и идти.
Митя отказался:
— Нет!
На казнь пошёл сотрудник редакции по фамилии Чебышев — бывший прокурор Московской судебной палаты, гордившийся прежней своей дружбой с покойным Врангелем.
В «белую идею» Чебышев верил, как в силу золота, не меньше — видимо, Врангель сумел ему эту веру внушить на все оставшиеся годы. Тяжёлый, плотный, Чебышев неуклюже передвигался по комнатам редакции, рассыпая всюду перхоть, густым слоем скапливающуюся у него на пиджаке.
Когда Чебышев вернулся с казни в редакцию, у него спросили:
— Ну и что?
— Ничего, — спокойно ответил тот, — отрубили голову и унесли куда-то в корзине, а меня оставили один на один с вопросом...
— С каким вопросом?
— Был ли Горгулов большевиком или не был?
— И к какому выводу вы пришли?
— Не знаю. Скорее всего, он был обычным бессознательным агентом...
Гукасов, услышав это, лишь усмехнулся, но ничего не сказал.
Во время суда над Горгуловым Миллер много думал о слабости человеческой, об уязвимости перед судьбой, о том, что с ним самим могут поступить так же, как с Кутеповым — возьмут да выкрадут... Однако он считал, если человеку суждено помереть от пули, то вряд ли он скончается от насморка либо прогрессирующего плоскостопия: от пули он и погибнет.
Возглавляемый Миллером РОВС действовал, жил, доставлял Советской России немало беспокойства, и если честно, Миллер был недоволен этим: ему было противно всё, что связано с выстрелами из-за угла, с «боевыми» действиями, осуществляемыми исподтишка, борьбой, ведущейся под ковром, а не в открытую, поэтому, когда ему докладывали об убийстве патрульного милиционера в районном центре Голопупинске или о «красном петухе», пущенном под дырявую крышу избы-читальни деревни Бородавкино, он только морщился и ничего не говорил.
Иногда в выходные дни он вместе с Натальей Николаевной выезжал в Булонский лес, там супруги, взявшись за руки, как в молодости, прохаживались по тенистым дорожкам, любовались вековыми деревьями и молчали. Под ногами хрустела, поскрипывала старая сухая листва, с дубов падали зрелые жёлуди. Возвращались они всегда отдохнувшие, с просветлёнными лицами — казалось, будто бы дома, в далёкой России побывали.
Говорить супругам вообще не надо было: они слушали лес, птиц, тишину, сравнивали воздух здешний с воздухом России и приходили к выводу, что воздух на родине всё же лучше, чем здесь... Всё — и воздух, и птицы, и деревья, и трава с водою.
Расстроенные глаза Натальи Николаевны начинали влажно поблескивать, и тогда Миллер плотно прижимал к себе локоть жены и шептал ласковые успокаивающие слова.
— Таточка, придёт время, и мы с тобою точно так
— Дай Бог, дай Бог! — Наталья Николаевна тяжело вздыхала.
Народа в Булонском лесу всегда бывало немного, и это устраивало чету Миллеров — не надо было оглядываться по сторонам, раскланиваться и придавать лицам официальное выражение.
38
Новая Голландия — небольшой остров, образованный рекой Мойкой и каналами Крюковым и Круштейна (до 1922 г. Адмиралтейский канал), стал называться «Новой Голландией» ещё в начале XVIII в. Это название, вероятно, объяснялось близостью залива, каналами и расположенной неподалёку галерной верфью. Ансамбль «Новая Голландия» — памятник промышленной архитектуры XVIII в. — возведён в 1765-1780 гг. по проекту С.И. Чевакинского и Ж.-Б. Валлен-Деламота.
— Что слышно о Кутепове? — интересовалась Наталья Николаевна с искренней озабоченностью.
Этот вопрос всегда вызывал у Миллера тревогу, недоумение и боль.
— Он как сквозь землю провалился.
— Жаль. Неплохой был человек. Жив ли он сейчас?
— Вряд ли.
— Почему ты так считаешь, Эжен? Или у тебя есть какие-то сведения?
Миллер склонил голову к плечу жены, вздохнул.
— Сведений никаких нет. У Кутепова — натура боевика. С одной стороны, он вряд ли так просто дался в руки, а раз не дался, то дело наверняка дошло до стрельбы. Где стрельба — там трупы. А с другой стороны, может быть, он и жив.
Наталья Николаевна передёрнула плечами, будто ей было холодно.
Митя Глотов вместе с Аней Бойченко также иногда приезжал в Булонский лес — и вели себя молодые люди точно так же, как и чета пожилых Миллеров: ходили по дорожкам, по листве, молчаливые, подбрасывали ногами сухие листья, а если уж и заводили разговор о чём-то, то только о России.
— Из России выехала лучшая часть интеллигенции, — заметил со вздохом Митя. Аня промолчала. — Я уж не говорю о таких признанных корифеях, как Шаляпин и Прокофьев, Бунин и Коровьев, но ведь кроме них страну покинули и Анна Павлова, и Дягилев, и шахматист Алёхин, и Игорь Стравинский, и Ида Рубинштейн, и Ходасевич... — Митя остановился, всплеснул возбуждённо руками. — Да, Господи, всех не перечислишь! — В следующий миг лицо его сделалось печальным, он прижал к вискам пальцы и произнёс тихо, с жалостью, вполне объяснимой: — Эх, Россия, Россия! В Пастеровском институте работают наши лучшие учёные-эмигранты, лучший археолог Франции — наш профессор Ростовцев, самый быстрый пароход Франции «Нормандия» построили русские инженеры Юркевич и Петров, винты для Нормандии отлиты по системе Хоркевича, а фирма «Ситроен» поручила сделать иллюстрации к своей великой африканской экспедиции художнику Яковлеву... И так далее. Всюду русские, русские, русские.
Тихо было в Булонском лесу. Тихо и печально.
Митя перевёл взгляд на девушку, вздохнул украдкой:
— О чём вы думаете, Аня?
Та ответила, чуть помедлив:
— О России.
Митя Глотов опустил голову.
— А я, даже когда нахожусь в театре и восхищаюсь танцами в «Фиалках Монмартра», тоже думаю о России.
Над людьми низко, едва не касаясь крыльями голов, пронеслась стая ворон — напористая, стремительная. Митя проводил птиц грустным, каким-то зажатым взглядом: