Северный крест. Миллер
Шрифт:
— Отвлекает от мыслей о России. Тоски бывает меньше.
Шаляпин был болен той же болезнью, что и многие эмигранты, — тосковал по Родине, только вот бороться с этой болезнью ему было гораздо труднее, чем другим.
Несмотря на барские замашки и высокомерный вид, этот человек не был ни барином, ни спесивым зазнайкой — он был обычным русским мужиком со всеми присущими русскому мужику слабостями и сильными сторонами, с болью, маятой и очень нежной душой и никак не мог справиться с ностальгией.
— Россию, Фёдор Иванович, вспоминаете часто? — спросил Митя.
— Каждый день, каждый час, каждую минуту, — признался Шаляпин, крупное лицо его дрогнуло,
— Почему? — осмелился спросить Митя.
— У меня нет ни зрителей, ни слушателей, — горьким тоном произнёс певец.
— Почему? — потрясённо спросил Митя. — Почему, Фёдор Иванович? Вас же в Париже на руках носят...
— Ну и что? — холодно, очень отчуждённо сказал Шаляпин. — Что из того, что носят на руках? Носят многих... Но я не понимаю одной вещи — почему я, русский человек, должен петь, как, собственно, и жить должен здесь на чужбине, а? Хоть и тонкими ценителями искусства считаются французы, но они не понимают и никогда не понимали меня... И никогда не поймут. Да и в России меня по-настоящему понимала лишь галёрка. Вот это была публика, так публика! С большой буквы. Для этой публики я и пел. А здесь галёрки нет... Запишите эти слова, молодой человек, в блокнот и, если можно, опубликуйте их в газете...
Шаляпин умолк, на несколько минут погрузился в себя, в какую-то трудную думу, а Митя торопливо застрочил карандашом по страницам блокнота — надо было записать всё, что сказал этот великий человек, ничего не упустить — всё до последней строчки, до последнего слова.
Ушёл Митя от Шаляпина с тяжёлым сердцем — ему показалось, что Фёдора Ивановича скоро не станет, его изношенное сердце остановится, а глаза навсегда застынут в некоей отчаянной печали, в скорбном сожалении о том, что этому большому человеку никогда уже не удастся увидеть Россию...
Проводив гостя, Шаляпин подошёл к настенным часам, оглядел их любовно и достал из кармана шёлкового халата небольшой латунный ключик. Открыл корпус часов.
За перегородкой, прямо в самих часах, стояло несколько бутылок с водкой. Шаляпин открыл одну из них, налил немного водки в стакан и выпил. Закусывать не стал, обошёлся рукавом халата — понюхал его, затем вытер губы и снова запер на ключ часовой корпус.
Проговорил горько, тихо, ни к кому не обращаясь:
— Эх, Россия, Россия!
Митя рассказал о визите к Шаляпину Ане Бойченко.
— То же самое происходит и с Рахманиновым [32] . — Лицо Анино сделалось расстроенным. — Рахманинов недавно признался, что, уехав из России, он потерял самого себя. Что же касается музыки, то он вообще потерял всякое желание сочинять.
— Шаляпин произвёл на меня впечатление очень усталого человека.
— Рахманинов, как мне рассказывали, когда приезжает в Европу на гастроли, тоже выглядит очень усталым, жалуется на здоровье...
32
«...происходит с Рахманиновым» — композитор, пианист, дирижёр С.В. Рахманинов (1873-1943) с декабря 1917 г. жил за рубежом, с 1918 г. поселился в Америке, но каждое лето приезжал в Европу, где давал концерты.
— У
Первого сентября 1924 года генерал Врангель, находясь в Сремских Карловцах, подписал приказ о создании Русского общевоинского союза и пяти его отделений. В первое отделение вошли военные, пребывающие в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Чехословакии, Дании и Финляндии; во второе — те, кто находился в Германии и королевстве Венгерском; в третье — проживающие на территории Польши, Данцига, Литвы, Эстонии и Латвии; в четвёртое — воинские части, расположенные в Королевстве СХС — Королевстве сербов, хорватов и словенцев, иначе говоря, в Югославии; и пятое, последнее, отделение вобрало в себя тех, кто находился в Болгарии и Турции.
Миллер стал руководителем третьего отделения, что также было отмечено в приказе Врангеля.
Через две недели в Париже состоялась конференция, на которой Миллер сделал пространный доклад.
— Что же представляет Русская армия теперь? — такой непростой вопрос задал он участникам конференции. — Существует ли она ещё? Без оружия, без территории, без возможности осуществления главнокомандующим и всеми начальниками своей власти по военному закону, распылённая, живущая в разных странах в несчётном количестве городов всего мира, озабоченная добыванием себе средств к существованию тяжёлым, подчас непосильным трудом, — разве это армия, разве это полки, разве это воины, разве на эти десятки тысяч людей ещё можно смотреть как на сильных и крепких защитников своей Родины?
Миллер выдержал долгую паузу, оглядел зал, выделил из собравшихся несколько знакомых лиц и продолжил:
— На все эти вопросы, иногда недоумённые, иногда тревожные, я могу дать ясный и определённый ответ: да, армия жива, несмотря на разбросанность офицеров и солдат, полки ещё существуют, и десятки тысяч воинов, помимо забот о хлебе насущном, живут, проникнутые глубокой верой в святое призвание армии помочь спасти Россию и восстановить в ней законность и порядок.
Миллер говорил долго, речь его была суха, но, тем не менее, вызвала много аплодисментов, особенно в тех местах, где он говорил о том, что армия жива и будет жить, что, несмотря на разбросанность, она являет собою единый механизм. Что касается последнего утверждения, здесь Миллер выдавал желаемое за действительное: не могли, никак не могли солдаты, попавшие в Уругвай или в Аргентину, жить одной жизнью и дышать одним воздухом с теми, кто находился в Париже или в Галлиполи. Говорил генерал также и о попытках ошельмовать белых офицеров в Болгарии, сделавшейся неожиданно враждебной к русским, касался и многих других важных тем.
В Болгарии находилась большая часть Галлиполийского отряда — примерно восемь с половиной тысяч человек плюс четыре тысячи донских казаков. Русские люди вкалывали, загибались на самых тяжёлых работах, в рудниках и на виноградниках, на фабриках и в ремонтных мастерских, на строительстве дорог, на заводах в труднейших условиях, зарабатывали от сорока до ста левов в сутки — эта сумма была очень небольшой, годной лишь на то, чтобы сводить концы с концами.
Были солдаты разбиты на группы, в каждой группе имелся свой командир. Всего из галлиполийцев было образовано шестьдесят групп. Казаки также были разбиты на группы.