Сезон охоты на единорогов
Шрифт:
Напомню тебе, что все долги тиса списываются, когда его перепоясывают (или опоясывают, что, как мне кажется, к твоей ситуации более всего подходит). Ты сможешь начать жизнь с чистого листа.
Эх, Женька, Женька, как же тебе объяснить-то, что твоя настоящая жизнь только начнётся, когда старший поведёт тебя!
Пожелания удачи и доброго ведущего в напарники. Дата. Подпись. Личный знак. Я закрыл глаза и стал разминать уставшую руку с неподжившими пальцами. Письмо, в принципе, написано. Всё, что там должно было быть, там есть. В постфактум только
Присмотри за Анной. Если сможешь ей помочь – помоги.
Прощай.
Вот теперь всё. Я аккуратно стёр фиолетовый мазок на большом пальце и положил карандаш на лист. Можно собираться… Кроссовки оказались возле двери – видимо, Просо снял их с меня, пока я спал, и перетащил сюда. Обулся, от лихорадки накинул на плечи старый бушлат с вешалки и вышел в сени. Дверь во двор открылась с медленным тягучим скрипом – и как только Юрка открывал её беззвучно? Вышел на крыльцо и первое, что увидел – початую пачку сигарет на перилах. Попытался пройти мимо, но понял, что теряю последнюю возможность. Просто постоять на крыльце дома и помолчать.
Со смиренным вздохом отпуская силу воли, прихватил за хвостик торчащую сигаретку, взял зажигалку и опустился на ступеньку… Закутался поплотнее и закурил. Затягиваться не стал. Да и курить тоже. Сигарета красным огоньком пульсировала в пальцах, а я молча смотрел на то, как на небосклоне дрожат белые пятнышки звёзд…
Дверь за спиной открылась внезапно и совершенно беззвучно – только тёплом ветром неожиданно окатило поясницу. Обернулся.
А кого, собственно, я ожидал увидеть?
– Трус! – Скрипнув зубами, заявил Просо и швырнул мне на колени мою записку.
Да, вот так меня ещё никто не называл. Поводов не было.
И теперь этот щенок, этот тис необструганный, смеет бросать мне такое?! За что? За то, что отстранил его от смерти, которую он сам себе накликал? Что беру на себя ношу за нас двоих? Да как у него язык поворачивается!
Я пытался заставить себя яриться, и не мог. Словно перегорело что-то внутри. Словно тот фитиль, что последние семь лет горел негасимо и в любой момент заставлял срываться в лютое бешенство, перегорел. И теперь – как не пытайся, а не зажечь этого огня. Что не говори себе, как не накручивай. Сердце бьётся ровно, и нет желания бежать и бить.
Я молчал и тоскливо смотрел на Жаньку.
В пальцах дымилась сигаретка, в сердце теплилась забота о горящем праведным гневом. Просо стоял, великолепен в своём бешенстве – холодный, белый, словно лёд, и такой же острый и опасный. Вот сейчас накроет колкой лавиной – не разгребёшься. Да я и не стану.
– Трус! – Повторил он. – Только и хватает на то, чтобы смерти искать! – Голос его срывался и от переживаемого состояния и от вынужденной необходимости сохранения тишины. – Ты, что, думаешь, если жизнь не удалась, всё потерял и стал некчёмен, то и не будет больше ничего впереди?! Как ты смеешь сомневаться в праве жизни?! Ты права от матери не получал так вольно распоряжаться! Жизнь воина принадлежит Миру!.. Ты не смеешь…
Да он же не меня – он себя обвиняет! Вот какая петрушка… Всё
– Трус! Жить, только надеясь – тяжело, но это праведно, это…
– Жаня… - я позвал очень тихо, но этого хватило, чтобы атака захлебнулась и, замолкнув на вдохе, он опустил плечи и уронил голову. – Кто-то всё равно должен будет идти. И лучше, если это буду я…
Я поднялся и осторожно приблизился к поникшему ведомому. Я боялся неожиданного выпада. Он мог прямо сейчас броситься, чтобы положить меня с лёгкой раной под надзор Анны, а самому успеть рвануть к Константину раньше, чем я очухаюсь. С него станется.
А мне так хотелось сказать ему: "Да, тебе просто плохо сейчас. Это не другие, это ты сам считаешь себя несостоявшимся тисом, чья жизнь ничего не стоит. Думаешь, что только твоя смерть исправит наше положение? Это не так. Она всего лишь закончит твою жизнь. И в ней не будет того смысла, ради которого ты явился в этот мир с душой тиса. Думаешь, что на самом краю жизни сможешь совершить подвиг – спасёшь ведущего и мальчонку, который станет ему сыном? Но этот мальчонка тебя слушается, как отца, а ведущий давно уже волк-одиночка и вряд ли приживётся в тихом доме".
Но только вот беда. Не послушает он.
Я подошёл вплотную к Жаньке и почувствовал, что как его забило крупной дрожью.
И я не отказал себе в жесте ведущего. Медленно, боясь и его бешеного ответа и собственной неловкости, взялся за его локти. Так держат, чтобы опоясать, но также берут, чтобы поделиться силой.
Жанька дёрнулся и замер.
Но я не стал делать ни того, ни другого. На одно не имел права, на другое – сил.
Сжал пальцы, до костей прожимая его плечи, и поймал испуганный затравленный взгляд.
– Ты - хороший ведомый, Жань. И будет тебе ведущий, который это оценит.
Сказал и осёкся – внезапным открытием стало понимание его прошлого. Служение Крестам и святая ненависть к ним, вдохновлённое желание стать тисом и бешеная ярость на любой намёк опоясывания. Молодым он был, глупым, потому и причалил к Крёстам, не понимая ещё толком, что эти люди, внешне похожие на благородных туров, всего лишь пустышки, делающие вид. А когда понял – поздно уже стало, сердце уже болело никчёмностью пути, непониманием цели и неверием в людей.
– Будет, – твёрже повторил я.
И сам поверил - среди людей Константина он найдёт тех, кто оценит и тех, кто будет достоин принять его жизнь, силу и помощь. Тех, кто поможет понять себя и мир вокруг.
– А ты? – Он вскинул глаза и резко отстранился, вырывая руки из захватов. – Ты!
Я ожидал, что он броситься, а он, наоборот, отшагнул и полез за пазуху. И вытащил пряжку.
Широкую пряжку ведомости со знаком волка и луны. Путь долгого одиночества и трудного обретения. Сашкина пряжка.