Сфинкс
Шрифт:
Прием, какой она оказывала Мамоничу и нескольким знакомым, был непосилен для их бюджета; но Ян не решался сказать ей об этом. Ему больно было разбить ее счастливое неведение. С другой стороны, Ягуся, как все молодые барышни, близко никогда не касавшиеся домашнего хозяйства, добровольно давала себя обманывать служанке. Поэтому скорее, чем можно было ожидать, все запасы должны были исчерпаться.
Ян дрожал при одной мысли об этом, но не знал еще, насколько это событие близко. Тит предвидел, что нужда обнаружится раньше, чем Ян ожидает; глаз друга яснее
Вечер прошел довольно оживленно, Ягуся была в великолепном настроении и, не понимая, что за тучи нависли над Яном, старалась ее рассеять.
— Неблагодарный! — говорила она шутя; — я его так люблю, а он, не знаю, может быть какой-нибудь своей работой недоволен и приходит ко мне усталый и печальный. Помни, Ясь! Ты дал слово отцу, что я должна быть счастлива; а как быть счастливой, когда ты у меня печальный?
Ян в ответ лишь поцеловал ее. Две слезинки скатились тайком, он их смахнул с вынужденной улыбкой.
— Ах, — сказал в душе, — все сделаю, чтобы она не догадалась о недостатке, чтобы никогда его не почувствовала.
Прощаясь с Мамоничем, шепнул ему:
— Помни! Завтра!
— Что завтра? — спросила с любопытством жена.
— Завтра, — ответил Мамонич, — у нас обязательные визиты, могут отнять у нас весь день.
— О! Опять Ян от меня убежит!
— Надо, милая барыня, необходимо. Мы бы предпочли избежать этого, да что поделаешь? Надо!
— Что же за необходимость такая? — спросила Ягуся, когда остались одни.
— У меня имеются враги, — ответил Ян, — говорят, что я горд, мне не хватает знакомств, надо завязать отношения с людьми. Иначе у меня никогда не будет ни известности, ни друзей, ни хлеба.
Последние слова произнес тихо.
— Врагов презирай!
— Я и презираю, но они мне вредят. Этим разговор кончился.
Около десяти часов Мамонич явился согласно обещанию. Этот добрейший художник, весь поглощенный дружбой, охотно приносил себя в жертву и никогда не оставлял друга. Самоотречение, самопожертвование казалось ему настолько естественным, что он даже не чувствовал, что приносит себя в жертву.
— Идем, — сказал весело, — сначала к живописцам. Здесь их два более известных; оба (не будем скрывать) довольно враждебно к тебе настроены. Портретист Мручкевич и церковный живописец, нигде не учившийся, но с врожденным небольшим талантом, Перли. Хотя фамилия иностранная, но фигура местная, увидишь. Мручкевич ближе, прежде зайдем к нему.
На Доминиканской улице в старом доме, два окна которого смотрели в тесный и темный проход, по грязным ступенькам, наши путешественники вошли в довольно большую мастерскую; стены были завешаны старыми и новыми, различных размеров, формы и колорита портретами. Большой беспорядок царил в этом так называемом приюте искусства.
Посередине с короткой трубкой в зубах, с мальштоком в руке, маленький человечек в красной грязной шапочке, в вытертом халате, подпоясанный, с полами подвернутыми кверху, в туфлях на босу ногу, отскакивая и приближаясь с веселым выражением
— А! А! Доброго утра, коллега, что же тебя привело ко мне? Взгляд его между тем продолжал изучать Яна. Он уже настроился улыбнуться, так как все скрывал под улыбкой.
— Вот, видишь, привел тебе товарища, — начал Мамонич, силясь тоже говорить просто, что ему давалось с большим трудом, — который хочет с тобой познакомиться и подружиться! Познакомьтесь. Хороший человек, скромный как девица, а сердечный как… как я!
Улыбка насмешки и победы, сейчас же исчезнувшая, мелькнула на устах Мручкевича. Он только сделал мгновенную гримасу, словно говоря: "Должно быть, не важные там дела, если барин даже ко мне приплелся!"
— А! — воскликнул немедленно в ответ, снимая красную шапочку, — настоящее для меня счастье. Я даже не мог этого ожидать! Ко мне, бедному пачкуну, вы, вы, который пишете только большие картины и больших бар! Это мне следовало раньше вам поклониться; но я и не надеялся, что вы захотите со мной познакомиться.
Ян с принуждением пробормотал комплимент.
— Только не смотрите, голубчик, на мои работы, — сказал живописец, закрывая их; — вы были в Италии, а я домашний пачкун. И пишу только одни портреты.
— Я видел ваши работы, милостивый государь, — промолвил Ян, — и нашел их преисполненными, преисполненными… — запнулся наш художник, но все-таки кончил, — преисполненными таланта и легкости.
— Так себе мазня! — ответил как бы скромничая Мручке-вич. — Э! Это хорошо для тех, с кого я пишу; по это портреты по пять, по десять червонцев, а ваши по сто, говорят.
— Я не пишу портретов.
— О! О! Знают соседи, кто как сидит; а каштелянша?
— Один только и то напросилась, — вступился Тит.
— Но стоит моих десяти!
— Вы его не видели.
— Я говорю о существенном, насчет монеты.
— И это не так, — перебил Тит, — люди слишком хватили через край. Проданы были две другие картины…
— Да пишите себе, пишите, пожалуйста, тем лучше! — вскричал порывисто Мручкевич. — Не отбиваю, не мешаю, не завидую. Я не вожусь с большими панами. Высоки пороги на мои ноги… К тому же там иногда надо уходить и не через двери, когда кто прижмет.
Это был явный намек на приключение Яна; действительно, молва гласила, что каштелян застал художника с женой и заставил его выпрыгнуть в окно. Тит, который очень заботился, чтобы Ян сразу не потерял желания продолжать начатое дело, перебил с показной веселой усмешкой: