Шафрановые врата
Шрифт:
Расписные горшки напомнили мне те, что были расставлены в разных углах сада мсье Мажореля; в некоторых огромных горшках росли маленькие деревья, в меньших были посажены цветы и виноградная лоза.
На одной из стен висело длинное зеркало, а на другой — ковер с абстрактным узором. Нежно-коричневые оттенки переходили в шафрановые и золотые.
Только вернувшись из деревни, приткнувшейся на склоне холма, я осознала, насколько отличается жизнь Ажулая здесь, в Марракеше, от той, какой она могла бы быть в долине Оурика.
Баду вытащил свою руку из моей и побежал по двору. Я сняла хики
— Извини, иногда, побывав в блиде,я забываю, что надо говорить на le francais[81] .
— Все в порядке. Теперь я уже лучше понимаю арабский. Я поняла, что ты сказал Баду: что он пахнет как маленький щенок и что ему надо принять ванну. Мена учит меня, — пояснила я.
Ажулай наклонился над корытом и вымыл лицо, шею и руки, намылив их большим куском мыла. Он плескал воду на волосы, перебирая их пальцами, а потом закатал рукава и вымыл руки до локтей. Затем он вылил воду из корыта в небольшую яму возле цистерны и снова наполнил его водой.
— Иди, Баду, — позвал он и, сняв с него джеллабу,хлопчатобумажные штаны и бабучи,посадил его в корыто. Он поливал Баду водой, а тот смеялся.
— Вода нагрелась от солнца, — проговорил Ажулай, тканью и мылом смывая с мальчика грязь. — Закрой глаза, Баду, — сказал он, а затем намылил и ополоснул его волосы.
Я обвела взглядом залитый солнцем дворик, выложенный красивой плиткой, и неожиданно мне захотелось прикоснуться ко всему этому. Я развязала шнурки своих ботинок и сняла их. Затем сняла чулки. Плитка была, как я и предполагала, теплой и гладкой. Она была чистой — совсем недавно ее мыла служанка. Я медленно прошлась по двору, зная, что сильно хромаю без своего ботинка, но это меня не смущало. Я ходила, с наслаждением ступая босыми ногами по прекрасной плитке. Я не ходила без обуви с тех пор, как заболела полиомиелитом, но до того я летом часто бегала босиком по двору.
Ажулай и Баду не обращали на меня внимания. Вдруг я увидела свое отражение в большом зеркале. Я увидела себя в полный рост. Солнце и ветер за последние три дня сделали мою кожу еще более темной. Мои волосы, аккуратно заплетенные сестрой Ажулая перед отъездом, от ветра и ночевки в грузовике растрепались и спадали на плечи. Мои глаза, все еще подкрашенные, казались еще больше. Расшитая шаль, которую подарила мать Ажулая, была накинута поверх моего кафтана. Я осмотрела себя от волос до босых ног, только теперь понимая, почему Баду сказал, что я похожа на Манон. Издали я действительно была на нее удивительно похожа. Тот же овал лица, такие же большие темные глаза и вьющиеся волосы. Раньше я не замечала этого.
— И плитка, и узоры такие красивые! — сказала я, переводя взгляд со своего отражения на Ажулая. Плитка во дворе у Манон и у друга Ажулая была попроще — красивая, но на ней было меньше рисунков и она была более приглушенных тонов.
— Есть много традиционных узоров на зеллижах,—
Его взгляд скользнул по моим ногам, он смотрел на них всего лишь мгновение, но я почувствовала себя так, как будто у меня обнажилась грудь. У меня перехватило дыхание, я ощутила незнакомое возбуждение от того, что Ажулай так посмотрел на мои ноги.
Я никогда не позволяла Этьену смотреть на них. Наши интимные отношения припали на осень и зиму, и я всегда была в чулках. Когда мы лежали в постели, я всегда накрывала их покрывалом и надевала чулки, прежде чем встать с кровати.
Я вспомнила, как Ажулай держал ноги Баду прошлой ночью.
— Что это? — спросила я, быстро повернувшись и указывая на один из черно-белых узоров.
— Зубы курицы, — пояснил Ажулай, и Баду засмеялся.
— У кур нет зубов, Oncle Ажулай.
— А этот ряд кружков? — спросила я.
Он снова отвлекся от мытья.
— Это маленький бубен. Верхние ряды разделены отверстиями.
— Что значит разделены? — спросил Баду.
Ажулай не ответил.
— Когда одна вещь сделана из двух, — сказала я.
Я подумала об Ажулае, о том, что я разглядела две его стороны: человека из пустыни и городского жителя.
Баду стал дрожать, и Ажулай вытащил его из корыта, завернул в длинный кусок фланели, похлопывая по его телу, чтобы он быстрее обсох, потом расчесал влажные волосы Баду своими пальцами. Он стряхнул пыль с джеллабыи штанов мальчика и протер бабучивлажным краем фланели. Наблюдая за всем этим, я представила его заботящимся о своих собственных детях.
— Сейчас ты выглядишь хорошо, и Maman не будет сердиться, — сказал он, и Баду кивнул, но не улыбнулся.
— Можно мне подольше остаться в твоем доме, Oncle Ажулай? — спросил он. — Я не хочу уходить. Сидония тоже может остаться.
Ажулай покачал головой.
— Ты должен идти к Maman, Баду. И еще мы должны отвести Сидонию домой. — «Домой».Я знала, что он употребил это слово в буквальном смысле, и это заставило меня задуматься. Была ли моя низкая комнатка под африканскими звездами сейчас моим домом?
Он вылил воду и в третий раз наполнил корыто водой.
— Иди, — сказал он мне, и я удивленно посмотрела на него. — Твои ноги, вода хорошо подействует на твои ноги.
Я подошла к корыту, подобрала полы кафтана одной рукой и, держась другой за руку Ажулая, шагнула в корыто. Вода была теплая, как он и говорил. Я пошевелила пальцами ног, улыбнувшись ему. Он придвинул низкий стул к краю корыта. Затем взял кусок мыла. Я поняла, что он собирается делать.
Я положила руку ему на плечо для устойчивости, а он нежно поднял мою правую ногу и помыл ее до лодыжки. Потом Ажулай опустил ее, а когда он взялся за мою левую ногу, я крепче схватилась за его плечо, пытаясь удержать равновесие на своей короткой правой ноге. Его плечо под моей рукой было сильным и твердым. Я задержала пальцы на нем еще на несколько секунд, после того как он уже закончил мыть мою левую ступню, и я стояла в корыте на обеих ногах.