Шаг к звездам [= Вспышка]
Шрифт:
Болезненный вопрос внезапно приобрел пугающую глубину,
«Хорош ты, Извалов, нечего сказать…» — думал он, мысленно пререкаясь сам с собой, — «чуть тебя прижало, и что? Все побоку? Нет больше никаких внутренних рамок, будешь действовать, как молодой озабоченный пацан, отслеживая пути, взламывая чужие программы, лишь бы удовлетворить собственное болезненное любопытство, благо опыт есть, а ломать, как известно, не строить…»
Не вязались подобные мысли с образом Бет. Никак не вязались. Во-первых, она вела себя искренне, не лукавя там, где их разговор вдруг сворачивал на запретные для нее темы. Просто говорила:
Вконец измучившись своими сомнениями, Антон еще раз грубо обозвал себя парой нелестных эпитетов и встал из-за терминала домашней компьютерной сети.
Делать сегодня было решительно нечего, основные работы по отладке фантомного мира закончились, и он больше недели ждал, когда наконец на него выйдут заказчики, чтобы произвести окончательные расчеты.
Извалов уже знал, какую цену назовет им, и неважно, что она не будет измеряться в денежном эквиваленте. Память о мечте, принадлежавшей Сергею Давыдову, который вытащил его из прогнившей общаги и подтолкнул измученную душу Антона к миру и благополучию, наконец нашла свое отражение, была реализована в пространствах Полигона, где человек, смертельно уставший от злой суеты современного мира, мог найти себе пристанище и по-настоящему жить…
Серега не дожил… Но образ Бет неуловимо перекликался в душе с воспоминаниями прошлого. Антон интуитивно чувствовал, что она также искала отдушину, место, где ее разум мог укрыться, расслабиться, сбросить прошлое…
«Нелимитированный доступ для двоих». Извалов коснулся сенсоров терминала, быстро набросал черновик письма, перечитал его и отправил по известному только ему адресу.
Мир четвертого спутника Проксимы Центавра был сформирован, и он, оставив полученные знания за рамками письма, констатировал факт окончания работ и вносил свои вполне оправданные, мотивированные требования в форму оплаты конечного результата многолетних усилий.
Отправив письмо, он встал, решив, что остаток дня лучше провести на свежем воздухе, чем терзать себя, сидя у погашенного терминала.
При следующей встрече он обязательно поговорит с Бет, честно задав ей бередящие душу вопросы.
Антону повезло — он увидел негаданных визитеров издалека.
Старая, видавшая виды «десятка» с явственными следами коррозии на утративших глянец бортах выехала на деревенскую улицу со стороны лесной грунтовки, связывающей тупиковую деревню с расположенной в сорока километрах от нее федеральной трассой.
Он сразу почуял неладное. Деревня, в которую его привез Серега, постепенно опустела, вымерла — сюда больше не приезжали на летние каникулы внуки и правнуки коренных жителей, потому что последние, окончательно состарившись, постепенно перекочевали на скромный погост, расположенный сразу за ельником.
Осиротевшие дома с годами ветшали, чернея от времени. Большинство крыш давно прохудилось, и старые срубы медленно разрушались, проседая под бременем лет. Никто
…Прогнившая «десятка» притормозила на въезде в деревню у крайнего дома с осевшей, местами провалившейся внутрь крышей, и из салона вылез высокий плотно сбитый человек, лет тридцати от роду, в охотничьем костюме с зеленоватыми разводами камуфляжа и всеми полагающимися элементами экипировки.
Этот маскарад мог легко обмануть кого угодно, но только не Антона. Он смотрел не на одежду, наверняка купленную накануне в одном из питерских магазинов, а на лицо приезжего.
Годы отшельничества не стерли его памяти, и сейчас невольная дрожь прокралась вдоль спины, как только он различил смуглые черты лица «охотника».
Тот наклонился, что-то сказал водителю и, взяв с переднего сиденья помповое ружье, решительно направился прямиком к дому Извалова. «Десятка» медленно тронулась с места, двигаясь по ухабистой улице на первой передаче. Сколько человек помимо водителя скрывалось за приспущенными тонированными стеклами на заднем сиденье машины, Антон мог лишь догадываться, но сейчас уже некогда было ломать голову над численностью негаданных визитеров — он подсознательно чувствовал, что они явились сюда по его душу, вот только с какой целью?
Воткнув лопату в мягкую, податливую землю, Извалов заспешил вдоль фасада дома, к сараям.
Напряженно вслушиваясь в звук двигателя приближающейся машины, он быстро пересек подсобный дворик и, постаравшись не скрипнуть дверью, проскользнул в пристройку, понимая, что соваться в дом, где хранилось приобретенное за эти годы оружие, уже поздно.
Добротный сруб встретил его прохладой и терпким успокаивающим запахом сосновой смолы.
Со стороны дома глухо и резко прозвучал хлопок входной двери.
Антон на секунду испытал прилив глухой ненависти — незнакомец вел себя как хозяин, но Извалов мысленно пресек свой порыв, понимая, что помутненный ненавистью рассудок — плохой советчик во внезапно возникшей ситуации.
Он быстро протянул руку, безошибочно достав с верхней полки тугой сверток. Промасленная тряпица, крест-накрест перетянутая бечевкой, хранила в себе память о прошлом, потому и лежал этот сверток в сарае, подальше от глаз, — шли годы, а та горькая память не истиралась и не тускнела… совсем как вороненая сталь «стечкина», блеснувшая в сумраке, едва Антон развернул пропитанный маслом кусок ткани.
Быстрыми сноровистыми движениями он вытер тяжелый пистолет от консервирующего состава, вогнал снаряженную обойму, снял пистолет с предохранителя и плавным, тягучим движением передернул затворную часть, так чтобы не прозвучал резкий металлический щелчок.
«Ну, теперь посмотрим, что вы за птицы…» — подумал он, плечом приоткрыв дверь.
Изнутри дома доносились резкие, неприятные звуки, словно кто-то ходил по комнатам, переворачивая мебель.
Лицо Антона посерело. Он отвык от подобной бесцеремонной наглости, его жизнь протекала спокойно и плавно, в полной гармонии с окружающим миром, как в реальности, так и в виртуалке…