Шаги во тьме
Шрифт:
– И что же, – нахмурился Маршал, – убийство – выход?
– Почему же? Можно дождаться, когда напившийся до чертиков муж сам тебя забьет до смерти или пырнет ножом в водочной горячке. Такие случаи вам попадались?
– Попадались, – мрачно согласился Филиппов. – И не так редко, как хотелось бы, голубушка. Но то все были убийства, простите, скучные. Сама жена могла в ссоре муженька ножом, как вы изволили выразиться, пырнуть. Иногда пребывая в состоянии, помутненном отнюдь не по причине душевных волнений. Или же в совершенном спокойствии и полном рацио могла сыпануть супружнику мышьяка в щи. Но вот чтоб разделать мужика как куренка – такого не встречалось. Тех, кто не читал газеты, посвящу в некоторые подробности: мы пока выловили из канала только туловище – ни рук, ни ног, ни
Слушательницы на ужасных подробностях побледнели почти синхронно, но намерений лишиться чувств никто из них не выказывал. Равно как и стремления продолжать разговор. Владимир Гаврилович выдержал небольшую паузу, но, не получив какой-либо реакции, резюмировал:
– Так что, любезные наши, порой мы с вами не делимся делами служебными не из секретности, ни даже от нежелания тревожить ваши сны и думы. Зачастую, возвращаясь после наполненного подобными событиями дня, хочется забыться в тишине и спокойствии нормальной жизни.
И, будто опровергая все только что сказанное, в повисшей снова паузе затрезвонил телефон в кабинете. Владимир Гаврилович извинился и вышел, но вернулся так быстро, что разговор за столом даже не успел возобновиться.
– Собираемся, господа. Под Эстляндским мостом час назад выловили торбу с конечностями.
Большая ворона подцепила клювом рябинную ягоду, дернула. С верхней ветки сорвался потревоженный снег и присыпал черную птицу, сделав ее похожей на сороку. Недовольная таким преображением, ворона громко каркнула, встряхнулась совершенно по-собачьи и слетела на парковую дорожку, заскакала по подметенным камням, попробовала что-то выкопать в клумбе из-под слегка прикрытой снегом листвы, но отвлеклась на лучик света, мелькнувший в высоком окне. Она махнула крыльями, взлетела на карниз и попробовала заглянуть в щелку, сквозь которую пробивался заинтересовавший ее огонек. Но чья-то рука поправила портьеру, и свет пропал. Совершенно расстроенная очередной неудачей, ворона поднялась, сделала круг над крышей круглой ротонды, еще раз недовольно проголосила и, поймав ветер, взяла курс на холодно блестящий в лунном свете купол Исаакия.
А между тем за привлекшим внимание любопытной птицы окном происходило и в самом деле интересное и даже таинственное действие. Круглая зала с высокими, но наглухо задрапированными окнами освещалась лишь расставленными в странном порядке на мраморном полу толстыми церковными свечами. Прямо напротив окон практически неподвижно стояли двенадцать фигур в черных атласных плащах с капюшонами и без рукавов. Тринадцатое окно оставалось пока без стража. В центре комнаты на постаменте, напоминающем алтарь, накрытый куском черного шелка, лежал человек. В изголовье этого необычного ложа была установлена маленькая каменная фигурка кого-то пузатого и лупоглазого.
Скрипнула дверь, но ни стоящие, ни лежащий даже не пошевелились – лишь легкая ткань на постаменте приподнималась и опускалась в такт дыханию. Казалось, будто кто-то просто спит, укрывшись с головой, а молчаливые тени стерегут этот покойный сон. К тринадцатому, центральному окну вышла еще одна фигура – тоже в атласном одеянии, но алого цвета. Выпростав из-под плаща бледные руки и подняв их над головой – в левой оказался потертый бубен, в правой кривой кинжал, – предводитель этого странного собрания ударил рукояткой клинка по темной коже мембраны. Стоящие синхронно вздрогнули. Еще удар. Снова по кругу фигур в плащах словно пропустили электрический разряд. Каждое новое касание бубна сопровождалось безмолвным сотрясанием людей, стоящих
Ускоряя темп, вожак начал что-то гортанно напевать, сперва чуть слышно, медленно, но чем меньше становились паузы между ударами, тем громче звучал его голос, набирая густоту и мощь, усиливаясь, отражаясь от сводчатого потолка. Молчаливые адепты этого вещуна следовали за ритмом бубна, разгонялись вместе с ним, так что вскоре их вздрагивания стали напоминать какой-то нервный танец.
Спустя минут пять такого беснования глухие удары по коже и камлание вожака дополнились хором тяжелого дыхания, а еще чуть погодя первый из круга опустился в изнеможении на колени, второй присоединился к нему буквально через минуту, а потом остальные уже вне всякого порядка и грации попадали на резной каменный пол. Солист и дирижер этой мессы тоже уже с трудом дышал, но ритма не сбавлял, напротив, молотил рукояткой с бешеной скоростью, так что перед кодой стук слился уже в один протяжный гул. Наконец, и фигура в алом тоже опустилась на колени, бубен и клинок стукнулись об пол и затихли, и эхо последнего удара, отрикошетив от купола, растворилось, уступив место лишь частым тихим вздохам. Но через короткое время смолкли и они. Тогда алый жрец поднялся, захватив с пола лишь кинжал, медленно подошел к постаменту, взялся за край шелкового покрывала и торжественно сдернул его с лежащего тела. По кругу плащей пронесся восторженный шепот – на мраморном пьедестале возлежала абсолютно обнаженная девушка с огненно-рыжими волосами. Глаза ее были безмятежно закрыты, грудь ровно вздымалась, будто во сне, локоны рассыпались вокруг головы, будто нимб.
– Поднимитесь, братья! – уверенным басом воскликнул алый – будто и не он только что извлекал из себя гортанные языческие заклинания.
Фигуры торопливо повскакивали на ноги.
– Готовьте чаши!
Тут выяснилось, что под самыми окнами, в тени драпировок, были скрыты двенадцать одинаковых кубков желтого металла – то ли бронзовые, то ли вовсе золотые. Предводитель запустил свободную руку под плащ, тоже достал чашу, почти такую же, как у остальных, но украшенную по ободу разноцветными каменьями, снова повернулся к алтарю. Сверкнуло в свечном свете кривое лезвие и аккуратно, почти нежно коснулось белого тела, медленно скользнуло от ложбинки у основания шеи до пупка, оставляя темно-красный след. Позади кто-то охнул. Жрец резко обернулся на звук, замер, высматривая что-то во вновь обретшем безмолвие силуэте.
– Брат Аристарх, – указал он своим бокалом на одного из плащей, – подойди.
Фигура помедлила, но все же двинулась к центру залы.
– Дай мне свой кубок. Ты будешь первым сегодня.
Алый жрец опять повернулся к неподвижной жертве, вновь коснулся кинжалом и подставил чашу под ожившую струйку. Набрав чуть больше половины, протянул стоящему рядом брату Аристарху:
– Пей!
Человек в черном плаще помедлил, затем нерешительно поднес посудину к капюшону – и вдруг фыркнул, разрушая всю атмосферу таинственности и демонизма.
– Бордо? Вы серьезно? – выдала фигура голосом Юлия Осиповича Штайера, да еще и присовокупила слово, которое редактор вряд ли согласился бы пустить в номер даже за подписью именитого репортера. – Боги египетские, два дня впустую убил на ваши игрища. Ну-ка… – Вырвал из рук опешившего магистра кинжал, стащил капюшон и, близоруко сощурившись, поднес к глазам. – Ага, понятно – ярмарочные фокусы. – Штайер нажал на камень на гарде, и из кончика лезвия брызнула темная струйка. – Тьфу, балаган! А апостолы верят, что вы кровь в вино обращаете?
– Господа! – довершая разоблачение и лишая присутствующих братских уз, проревел алый. – Да это не Аристарх! Хватайте его!
– Спокойно! – выкрикнул в ответ газетчик, отскочив к двери и выхватив из-под полы короткоствольный револьвер. – Патронов в барабане шесть, кто желает быть добровольцем?
Никто не пожелал. Только голая девица наконец открыла глаза, села на своем неудобном ложе и громко заявила, нисколько не смущаясь своего пикантного вида:
– Господа хорошие, за такие страсти потребуется доплатить. Мало что лежу тут на ледяной каменюке, не застудиться бы, так еще и пальба намечается. Такого уговора не было!