Шаги во тьме

Пензенский Александр Михайлович

Штайер хмыкнул, отвесил шутовской поклон:

– Мадемуазель, признаю ваше требование полностью обоснованным, но, коль скоро я откланиваюсь, принять участие в установлении справедливости не смогу. Адье, господа академики. Рекомендую вернуться к вашим шалостям и забыть меня, как предрассветный сон. Ах да, освободите брата Аристарха, пока не замерз, бедолага. Он в сторожке. – И Юлий Осипович выскользнул за дверь, оставив внутри немую сцену.

* * *

23 декабря 1912 года. Воскресенье

– Ожидайте! –

рявкнул седой полицейский и оставил Коваля напротив закрытой двери с золотой табличкой «К. П. Маршалъ».

Трактирщик проводил взглядом обтянутую казенным сукном спину, сел на один из стоящих вдоль стены стульев рядом с каким-то дремавшим господином – из-под надвинутой на глаза шляпы торчали только светлые бакенбарды да кончик длинного серого носа – и изготовился «ожидать», пока хозяин кабинета с такой важной фамилией освободится. Разомлев с мороза, Коваль тоже начал было уже клевать носом, когда дверь наконец открылась, и оттуда спиной вперед вышел какой-то дядька с тощей, будто хвостик у редьки, бородой, мнущий в руках кроличий треух и блеющий внутрь комнаты:

– Вы уж простите, господин полицейский. Кто ж знал, что он так загуляет. Я же ведь всем сердцем испужался, что это Архипку вы из речки выловили. Простите великодушно. Я уж ведь слова подбирал, как женке его сообщать об том стану, а оно вона как. Спасибо, что сыскали его.

Следом из кабинета показался высокий рыжебородый барин, видать, тот самый Маршал. Он решительно сжал блеющему локоть и отрезал:

– Ну, довольно, господин Синицын. Ступайте, забирайте своего компаньона из холодной и постарайтесь уж без приключений добраться до вокзала. Вы ко мне?

Коваль поднялся, оглянулся на спящего, но рядом, оказывается, уже никого не было – видно, не дождался длинноносый. Трактирщик кивнул полицейскому, и тот распахнул дверь пошире:

– Прошу!

Маршал отодвинул с прохода Синицына, второй рукой подтверждая свое устное приглашение.

Затворив дверь, хозяин кабинета указал на стул для посетителей, сам уселся через стол напротив, назвался Константином Павловичем.

– Коваль. Коваленко Мирон Силыч. Чайной заведую на Извозчичьей. Околотошный наш сказал, что вы тут об мужиках пропавших любопытствуете.

Маршал достал из пиджачного кармана записную книжку, карандашик и устало спросил:

– Кто пропал у вас, Мирон Силыч?

Коваль кашлянул в кулак, вытер черные усы и выцедил:

– Не то что б у меня. Но посетитель один давно не объявлялся. Василий Хабанов. Из «лихачей».

Константин Павлович записал имя.

– И почему вы решили, что он исчез?

– А чего ж тут решать? Раньше каждый день захаживал, а теперь уж почитай неделю глаз не кажет. Денег он мне не должен, домой вроде не собирался. Вот я и подумал, что он это.

– Он?..

Коваль раздраженно дернул уголком рта.

– Ну, тот обрубок, что давеча из Обводного выловили.

– А может, запил ваш Васька?

Трактирщик поднялся, нахлобучил картуз.

– Вы, ваше благородие, ежели людям не верите, то и не поднимали бы смуту. Околотошный давеча говорил, что обо всех пропавших надо сообщать,

а вы будто надсмехаетесь надо мной. Мы, конечно, люди неученые, но соображение свое имеем, чай, не блаженные. Говорю, что сгинул Васька, а вы тут комедь устроили. Он из «лихачей», они народ непьющий и работящий. У него упряжь серебряная и коней пара орловских, холеных. А вы – «запил»! Убили его, и я вам хоть на кресте могу присягнуть, что убивца евойного знаю!

Маршал тоже поднялся, усадил беспокойного гостя.

– Вы извините меня, Мирон Силыч. Просто уж который день я тут истории выслушиваю. Вот, прямо перед вами был один рязанский коммерсант. Привезли с компаньоном мед из Рязани, продали, и товарищ его тоже пропал. А вчера отыскался у нас в холодной, куда его в беспамятстве из дома с веселыми девицами доставили после облавы. Без денег, без паспорта. Но вполне себе живой и очень довольный жизнью. Чаю хотите? Папиросу?

Коваль снова снял головной убор, протянул руку к портсигару:

– Чаем и сами богаты, а за табачок спасибо, не откажусь.

Мужчины закурили, и Константин Павлович снова раскрыл свой блокнот:

– Так почему вы полагаете, что вашего знакомого убили?

Мирон Силыч в три затяжки прикончил папиросу, взял следующую.

– Спор у него был с одним голодранцем. Францем Ягелло. Но все его Лебедем кличут. Черт знает почему. Из-за бабы они стыкнулись. Вроде как жена Лебедя с Васькой якшалась. Люди даже гутарили, будто дочь от него прижила. Так вот, неделю назад подрались они у меня в чайной. Сильно подрались. Лебедь Ваську душить кинулся, да тот так Лебедя разукрасил, не хужее иконописца, а к тому еще и повозил мордою по мостовой. Потом Лебедь заходил и побожился мне, что убьет обидчика. Так и сказал – зарублю, потому как тесно нам тут обоим. И с того дня я Ваську не видал. А потом в газетах пропечатали, что мужика изрубленного из воды достали.

Константин Павлович поднял голову от записей:

– А Лебедя вы после того случая видели?

Коваль покачал седой шевелюрой:

– Нет, и его не видал. Но он-то мне как раз три рубля должен. А на торбах много не заработаешь – он торбы шьет да извозчикам продает. Раньше лавку скобяную держал, да пропил все. Грошей нет – вот и носа не кажет.

– Что шьет? – приподнялся над столом Маршал. – Торбы?

– Торбы, – кивнул трактирщик. – Лошадиные. Для овса.

– Сидите здесь! – Константин Павлович выскочил из кабинета, вернулся буквально через пару минут и бросил на стол холщовую сумку: – Его работа?

Коваль поднял мешок, покрутил в руках, даже посмотрел зачем-то на свет и пожал плечами:

– Да они у всех одинаковые. Похожи.

– Понятно. В этой вчера выловили кисти и ступни нашего покойника.

Мирон Силыч перекрестился и даже отодвинулся на стуле.

– А адреса Хабанова и Ягелло у вас имеются? – вернулся Маршал к своим записям.

– Васька прямо у нас на Извозчичьей и квартирует. В гости он меня не звал, но я видал пару раз, как он на своих вороных в ворота въезжал. А к Лебедю я сам ходил, когда он мне в другой раз задолжал. Пишите.