Шах фон Вутенов
Шрифт:
– Я сама себе противна, весь мир мне противен. Тогда, во время болезни, я молила бога сохранить мне жизнь… Но мы не смеем молить о жизни… Господу лучше ведомо, что подобает нам. Если он хочет вознести нас к себе, нельзя просить: оставь нас здесь еще немного…
О, как больно мне это сознавать! Вот я живу… Но как, как живу!
Госпожа фон Карайон опустилась на колени перед диваном и стала что-то тихонько нашептывать ей. Тут вновь зазвенели колокольчики, и санный поезд в третий раз пронесся мимо их дома: черные фантастические фигуры в огненно-красном свете, казалось, гонятся друг за другом, друг друга травят.
– Как в аду,- проговорила
Госпожа фон Карайон послала Беату за врачом. На самом же деле ей нужно было остаться наедине с любимой дочерью, с глазу на глаз поговорить с нею.
– Что с тобою, дитя мое? Ты дрожишь, рвешься куда-то. Смотришь в одну точку. Я не узнаю свою веселую Виктуар. Подумай, дорогая, что, собственно, случилось? Еще одна озорная выходка, одна из многих, в свое время такие шалости смешили мою Виктуар, а не огорчали. Что-то другое тяготит и мучает тебя: я уж давно это вижу. Но ты ничего не рассказываешь мне, хранишь свою тайну. Заклинаю тебя, Виктуар, откройся мне, не страшись. Что бы это ни было.
Виктуар обняла госпожу фон Карайон, и слезы хлынули из ее глаз.
– Лучше тебя никого нет на свете, мамa!
Она крепче прижала к себе мать и, покрывая ее лицо поцелуями, во всем ей открылась.
Глава двенадцатая ШАХ У ГОСПОЖИ ФОН КАРАЙОН
На следующий день госпожа фон Карайон сидела у постели дочери и, покуда Виктуар с прежним спокойно-счастливым выражением смотрела на нее, говорила:
– Верь мне, дитя мое. Я давно его знаю. Он малодушен и тщеславен, как все красивые мужчины, но чувство чести в высокой мере ему присуще, и образ мыслей его безупречен.
В это мгновение вошел старик Яннаш и доложил о ротмистре фон Шахе, добавив, что провел его в гостиную. Госпожа фон Карайон одобрительно кивнула.
– Я знала, что он придет,- сказала Виктуар.
– Потому что он тебе приснился?
– Нет, не потому: я просто наблюдаю и прикидываю. С некоторых пор я могу точно сказать, в какой день и по какому случаю он явится к нам. Он приходит, когда произошло что-нибудь из ряда вон выходящее или когда предстоит что-то новое,- словом, когда под рукой благодарная тема для разговора. Он избегает разговора со мною с глазу на глаз. Он был у нас после премьеры комедии, сегодня пришел после комедии с санным поездом. Мне интересно, принимал ли и он участие в этой эскападе. Если так, скажи ему, какую боль он мне причинил. Нет, лучше не говори.
Госпожа фон Карайон была растрогана.
– Ах, голубка моя, Виктуар, ты слишком, слишком добра. Он этого не заслуживает, впрочем, и никто другой.- Она погладила дочь по волосам и пошла в гостиную, где ее дожидался Шах.
Сегодня он выглядел менее смущенным, склоняясь к ее руке; она, в свою очередь, приветливо с ним поздоровалась. И все-таки что-то изменилось в ее поведении. Она церемонно, что всегда было ей чуждо, указала ему на стоявший в стороне японский стул, подвинула себе под ноги скамеечку и села на софу.
– Я пришел узнать о здоровье дам и, заодно, милостиво ли они отнеслись ко вчерашнему маскараду?
– Откровенно говоря - нет. Я сочла его не вполне уместным, а Виктуар едва не стало дурно от отвращения.
– Вполне разделяю ее чувство.
– Значит, вы в маскараде не участвовали?
– Разумеется, нет. Мне даже странно вас в этом заверять. Вы же знаете мою позицию в данном вопросе, дорогая моя Жозефина, знаете, с того самого
– Она лежит в постели.
– Надеюсь, ничего серьезного?
– И да и нет. Последствия нервного припадка, сделавшегося у нее вчера.
– Вероятно, из-за этой безумной затеи? Всем сердцем сожалею…
– А я в какой-то мере даже благодарна за нее. От degout [60] к неистовствам этих ряженых у Виктуар развязался язык; она прервала наконец свое долгое молчание и поверила мне тайну, тайну, вам известную.
Шах, чувствуя себя вдвойне виновным, густо покраснел.
60
Отвращения (франц.).
– Любезный Шах.- Госпожа фон Карайон взяла его руку и, дружелюбно, но твердо глядя на него своими умными глазами, продолжала: - Я не так глупа, чтобы устраивать вам сцены или читать проповеди, болтовню о добродетели я терпеть не могу. Я с юных лет живу в свете, знаю свет и многое испытала на собственном опыте. И если бы у меня достало лицемерия скрывать это от себя и от других, то как бы я могла скрыть это от вас?
Немного помолчав, она отерла лоб батистовым платочком и добавила:
– Многие, разумеется,- даже среди нас, женщин,- известное речение о том, что правая рука не ведает, что делает левая, перетолковывают так: мол, сегодня знать не знает, что делало вчера. Или даже позавчера! Но я не принадлежу к этим виртуозкам забвения. Я ничего не отрицаю, я не хочу отрицать, не умею. А теперь судите меня, если можете.
Он опешил от ее слов, и даже самая поза его свидетельствовала о том, какую власть она все еще имела над ним.
– Милый Шах, вы видите, я отдаю себя на ваш суд. Но если я безусловно отказываюсь от любого заступничества, от любой юридической защиты Жозефины фон Карайон, Жозефины (прошу прощения, вы только что сами вызвали из небытия это прежнее имя), то я тем не менее обязана быть адвокатом госпожи фон Карайон, ее дома и доброго имени.
Шах, казалось, хотел прервать ее. Но она не позволила.
– Еще одно мгновение. Я сейчас кончу. Виктуар просила меня обо всем молчать, не выдавать тайны даже вам и ничего не требовать. В искупление половинной вины (я еще хорошо считаю, говоря о половинной) она готова нести бремя целой, даже перед всем светом, и, с присущей ей склонностью к романтизму, надеется извлечь счастье из своего горя. Ей по душе быть жертвой, по душе сладостная гибель за того, кого она любит, и за то, что будет любить. Конечно, я слаба в своей любви к Виктуар, но не настолько, чтобы поощрять ее в этой комедии великодушия. Я принадлежу к обществу, выполняю условия, им продиктованные, подчиняюсь его законам и не имею ни малейшей охоты жертвовать своим положением в свете ради жертвенных причуд моей любимой дочери. Иными словами, даже в угоду Виктуар я не пойду в монастырь, так же как не стану разыгрывать из себя столпницу, отрешившуюся от всего земного. Посему я настаиваю на легитимизации того, что случилось. Вот, любезный господин ротмистр, все, что я хотела вам сказать.