Шах фон Вутенов
Шрифт:
– Вы так решили и так все должно остаться, Виктуар?
– Да. Боги блюдут равновесие. Я только что получила письмо от Лизетты Пербандт. Она пишет: «У кого много отнято, тому много и воздастся». В моем случае такая мена довольно безрадостна, и я совсем к ней не стремлюсь. Но с другой стороны, и не прохожу с закрытыми глазами мимо блага, дарованного мне в возмещение, и радуюсь своей свободе. То, что отпугивает других девушек моего возраста, мне дозволено. На балу у Массова, где мною впервые восхищались, я, сама того не зная, была рабой. Или, по крайней мере, зависела от сотен условностей. Теперь я свободна.
Шах с удивлением
– Моя дорогая Виктуар шутит. Бьюсь об заклад, всему виною томик Руссо, что лежит перед нею; фантазия Виктуар шагает в ногу с автором.
– Нет. Это не Руссо. Другой больше интересует меня.
– Кто же именно, разрешите полюбопытствовать.
– Мирабо.
– А почему больше?
– Потому, что он мне ближе. А личное всегда определяет наше суждение. Или почти всегда. Мирабо - мой товарищ по несчастью. Он вырос среди ласк и восторгов, только и слыша: «Ах, какое прелестное дитя». А потом вдруг все это кончилось, кончилось, как… как…
– Нет, Виктуар, вы не смеете выговорить это слово.
– Но я хочу и даже готова сделать своим имя товарища по несчастью, если, конечно, это было бы возможно. Victoire Mirabeau или, скажем: Mirabelle de Carayon. Правда, ведь красиво звучит и непринужденно, а если постараться перевести это имя, оно будет значить: чаровница.
Сказав так, она рассмеялась высокомерно и горько. Но горечи было больше, чем высокомерия.
– Вы не должны так смеяться, Виктуар, так не должны. Вам это не идет, это уродует вас. Да, не обижайтесь, уродует. Видно, принц был прав, с таким восторгом говоря о вас. Жалкого закона формы и цвета не существует. Во веки веков истинно лишь одно - душа создает тело для себя или же пронизывает и просветляет его.
Губы Виктуар дрожали, ее уверенности в себе как не бывало, озноб сотрясал ее. Она поплотнее укуталась шалью, Шах взял ее руку, холодную как лед, ибо вся кровь прилила к ее сердцу.
– Виктуар, вы к себе несправедливы, вы напрасно лютуете против себя самой, напрасно видите все в черном цвете, не замечая, как светит солнце. Умоляю вас, соберитесь с силами, сызнова поверьте в свое право на жизнь и на любовь. Разве я был слеп? Вы хотели унизить себя горьким словом, но именно этим словом себя определили, попали в самую точку. Вы принцесса из сказки, вы чудо, да, Мирабелла, да, да, чаровница.
Ах, то были слова, которых страшилось ее сердце, упорством силясь защитить себя.
Сейчас она, безвольно внимая его словам, молчала, погруженная в сладостный дурман.
Стенные часы пробили десять, им ответили часы на башне. Виктуар, считавшая удары, откинула волосы, подошла к окну и выглянула на улицу.
– Что тебя испугало?
– Мне послышался стук колес.
– У тебя слишком тонкий слух.
Она покачала головой, и в эту самую минуту карета госпожи фон Карайон остановилась у подъезда.
– Оставьте меня… прошу вас.
– До завтра.
Сам не зная, удастся ли ему избегнуть встречи с госпожой фон Карайон, Шах быстро поклонился и проскользнул через коридор в прихожую.
Тишина
Виктуар у застекленной двери встречала мамa.
– Ты рано вернулась. Ах, как я тебя ждала!
Шаху было слышно каждое слово. «Где грех, там и ложь,- сказал в нем какой-то голос.- Старая песня».
Но острие этих слов было обращено против него, не против Виктуар.
Он вышел из своего укрытия и быстро, бесшумно сбежал по лестнице.
Глава девятая ШАХ ИДЕТ НА ПОПЯТНЫЙ
«До завтра»,- сказал Шах, прощаясь, но назавтра он не явился, так же как не явился на второй и на третий день. Виктуар тщилась подыскать этому объяснения, но так как у нее ничего не получалось, она снова и снова перечитывала то место из письма Лизетты, которое давно уже знала наизусть. «Ты ни в коем случае не должна культивировать в себе недоверие к людям, безусловно имеющим право на прямо противоположное отношение. А к таковым, думается мне, принадлежит и Шах. Чем больше я над этим размышляю, тем яснее мне становится, что ты стоишь перед альтернативой - либо поступиться своим добрым мнением о Ш., либо своим к нему недоверием». Да, Лизетта права, и все-таки страх закрадывался в ее душу. «Лишь бы обошлось». И она заливалась краской.
На четвертый день он наконец объявился. Но Виктуар, незадолго до его прихода, ушла в город. Вернувшись, она узнала, что он нанес им визит, был очень любезен, раза два или три спросил о ней и оставил для нее букет. Фиалки и розы наполняли ароматом комнату. Покуда мамa все это ей рассказывала, Виктуар пыталась отвечать в легком и беззаботном тоне, но сердце ее разрывали противоречивые чувства, и она ушла к себе, чтобы дать волю слезам, счастливым и тревожным.
Меж тем настал день премьеры «Осененного силой». Шах послал своего слугу - узнать, желают ли дамы быть на спектакле. Разумеется, лишь для проформы, ибо в их желании не сомневался.
Театр был переполнен. Шах, сидя насупротив дам Карайон, с подчеркнутой учтивостью приветствовал их. Но этим все и ограничилось, к ним в ложу он не зашел, что озадачило госпожу фон Карайон не меньше, чем Виктуар. Тем временем в публике, разделившейся на два лагеря, разгорелся такой жаркий и яростный спор по поводу пьесы, что дамы Карайон поневоле оказались в него вовлеченными и хотя бы на время позабыли о личных своих заботах. Лишь на пути домой они стали вновь удивляться поведению Шаха.
На следующий день он к ним приехал. Госпожа фон Карайон ему обрадовалась, но более проницательную Виктуар охватило неприятное чувство. Он, конечно же, дожидался этого дня, чтобы иметь тему для салонной болтовни и, таким образом, облегчить себе неловкость первой встречи с нею. Поцеловав руку госпожи фон Карайон, Шах обернулся к Виктуар и выразил сожаление, что в прошлый свой приход не застал ее. «Редкие встречи не сближают людей, скорее содействуют их отчуждению». Эти слова были сказаны тоном, заставившим ее усомниться, вкладывает ли он в них более глубокий смысл или говорит просто так, от смущенья. Она задумалась, но ничего еще не успела решить, а разговор уже перешел на пресловутую пьесу.