Шахматист
Шрифт:
Через минуту офицер, который со своим отрядом прорвался к памятнику, мог только приводить в чувство шерифа и других пострадавших. Осужденный и те, что побили солдат, чиновников и зевак, испарились без следа.
— Вы отлично стреляете, сэр, — сказал Хейтер, смазывая лицо освобожденного какой-то вонючей мазью.
— Винтовка неплохая, Брайан. Держи, добавишь воздуха, потому что я почти все выстрелял. Вы все держались здорово. Как тебя зовут? — спросил он у поцарапанного мужчины с длинными, словно у женщины, черными волосами, из под которых поблескивала пара круглых золотых сережек.
— Мануэль Диас,
— Ты испанец?
— Я цыган, сеньор. Мой отец родился в Андалузии.
— Робертсон уже рассказал тебе в чем здесь дело?
— Робертсон? А, священник! Да, сеньор.
— Ну и?
— Я пойду с вами на край света, сеньор!
Стоящий рядом парень отчаянно воскликнул что-то на странном языке, который не был ни испанским, ни английским, равно как и шотландским или каким-нибудь кельтским наречием, хотя все из них немного напоминал; Диас ответил ему на том же языке.
— Что это за мальчишка? — спросил Батхерст. — Похож на тебя, может…
— Да, сеньор, это мой пал.
— Что это означает, черт подери!
— Мой младший брат, по-нашему, на джибб романи «пал» [102] .
— Слушай, Диас, — злобно процедил Батхерст, — в моем присутствии ты обязан говорить на понятном мне языке.
— Понял, сеньор, прошу меня простить.
— Чего хочет твой брат?
— Хочет, чтобы забрали и его, сеньор.
102
Диас пользовался смесью цыганского языка и канта — жаргона английских преступников, в котором было много выражений из цыганского языка, только с другим значением. В частности, «романи» (по-цыгански: слово) на кате означало: цыганский язык; «пал» (по-цыгански: брат») на канте означало: отец. Первый словарь канта во времена королевы Елизаветы составил Томас Херман. К XIX веку оба эти языка уже перемешались.
— Исключено, оставишь его дома.
— Его дом, сеньор, это я. Наш табор сейчас где-то далеко на севере.
— Я не могу брать детей! Пойми, парень, туда, куда мы отправимся, смерть будет ожидать на каждом шагу! Я не хочу подвергать его жизнь риску!
— Сеньор, а разве сегодня он не рисковал? Если бы не вы и ваши люди, мы бы оба висели [103] . Если вы его не возьмете, я тоже не поеду.
Батхерст повернулся к умоляюще глядящему мальчишке и, вспомнив вращающийся носок с камнем, спросил:
103
В то время обычным было, когда за кражу вешали даже двенадцатилетних детей.
— Как тебя зовут?
— Хуан… Хуан Диас, сеньор.
— Сколько тебе лет, Хуан?
— Восемнадцать, сеньор.
— Сколько?
— Почти восемнадцать, сеньор.
— Не ври! Ну, сколько же?
Мальчишка спустил взгляд.
— Шестнадцать, сеньор… через несколько месяцев исполнится. Прошу меня взять, сеньор, я…
— Только не распускай тут сопли. Что умеешь?
— Готовить, сеньор, еще могу чистить ножи, и еще умею ставить силки на птиц…
Все рассмеялись,
— Ладно, едешь с нами. Люблю жареных куропаток.
— Спасибо, спасибо, сеньор!!!
Мальчишка нагнулся к его руке, но Бенджамен, положив мальчишке руку на плечо, тихо сказал:
— Никогда не целуй мужчине руку, Хуан, никогда, даже если бы это был сам король. Запомни, никогда!
И, не обращая внимания на выпученные от изумления глаза парня [104] , обратился к его брату.
104
Батхерст явно не был знаком с законами, существующими у цыган, которые целовали руку своих баронов.
— Вместе с Брайаном поработаешь над моей тростью.
— Хорошо, сеньор. У меня даже идея уже имеется.
— Отлично. И еще одно. Я слышал, ты любишь совать руку в чужие карманы. Не делай этого. Если мы выполним задание, ты будешь богат. Но если в ходе операции обворуешь меня или кого-нибудь из наших, считай, что украл сам у себя жизнь.
— Сеньор! Я ворую только у чужих!
— Святым Патриком клянусь, — воскликнул Робертсон, — вот зараза! Я тебя, браток, аккуратненько так отучу от этого!
Вечером того же дня Бенджамен нанес визит на Петтикот Лейн, тому высокому чиновнику Речной полиции, которого порекомендовал ему «гонец с Боу Стрит». Литтлфорд походил на породистого коня. Узкая, высоко посаженная голова, орлиный нос, длинные зубы, к этому еще и отличный костюм, и полные достоинства движения — все это, в соединении с благородным выражением лица, вызывало уважение и доверие, и вместе с тем, удивление, что этот человек с внешностью председателя Палаты Лордов всего лишь «гонец».
Литтлфорд, выслушав, с чем пришел к нему молодой человек, печально усмехнулся и сказал:
— Сударь, вот уже восемь лет я сражаюсь с главарем по прозвищу Док и сегодня уже твердо уверен, что воюю с тенью. Этого человека не существует, это просто миф. Мне кажется, что бандой, если это только одна банда, управляет группа мерзавцев, выдумавшая себе псевдоним «Док», чтобы обмануть всех нас. Если вы желаете побороться с ними — дело ваше. Но вы к тому же хотите взять у меня людей, причем лучших, после чего вы желаете забрать их неизвестно насколько за пределы страны. Таких людей у меня нет, растратились. Каждую неделю кто-нибудь гибнет, наша служба — это хождение по канату над могилой. А кроме того, кто, имеющий семью, захочет искать неприятностей на свой зад где-то далеко от дома?
Батхерст поднялся с места.
— Минуточку, не уходите! — задержал его Литтлфорд и продолжил своим печальным, усталым голосом: — Видите ли, я редко встречаю подобных вам людей, молодых и храбрых, которые не думают исключительно о собственном брюхе. Я бы не простил себе, если бы вам не помог. Дам вам самого лучшего человека, который у меня есть. Он холостяк и немножко лентяй, но парень — хват!
— Сколько?
— Успокойтесь. Я делаю это не ради денег. Если вы хоть немного потреплете бандитам шкуру, для меня это будет наилучшей оплатой. Я пришлю его к вам завтра. Куда ему обратиться?