Шахматист
Шрифт:
— Во сколько он выезжает?
— Утром или до полудня. Очень редко — позднее одиннадцати. Точного времени я сообщить не могу, точно на него положиться нельзя. Несколько дней назад он играл в Гарун-аль-Рашида: бродил по городу вечером в гражданском платье и наблюдал. Его сопровождало трое наших и один поляк, переводчик. Он обожает подобные штучки, в Париже частенько так делает.
— Зачем?
— Говорит, что таким образом, инкогнито, может слышать глас народа без посредников.
— Когда вы мне сообщите? — спросил Батхерст.
— О чем?
— О дне приезда императора в Шамотулы.
— Мне трудно сказать заранее. Может, за час, а может — за трое суток.
— Кто, месье, будет контролером замены с вашей стороны?
— Я. Постараюсь быть в эскорте. Но этого мало. Чтобы мы поверили, то есть, чтобы я был совершенно уверен и мог донести начальнику, что замена все-таки совершилась, кто-то из наших будет и вместе с вами, чтобы следить за операцией с вашей стороны. И еще одно: перед тем мы должны увидеть двойника.
— Очень хорошо складывается, — сказал Бенджамен, — поскольку я как раз хотел просить, чтобы вы провели двойника ко двору, на час или на два, как можно дольше. Затем, чтобы он как можно лучше присмотрелся к Наполеону.
— Что?! — отшатнулся филадельф. — Это невозможно!
— Это обязательное условие.
— Повторяю, это невозможно!
— Ах, так? Для вас это невозможно?… Я боюсь, месье, что невозможно, чтобы организация, для которой такая мелочь невозможна, была способна перехватить власть! И только не стройте оскорбленных мин, ибо — либо все это просто комедия, и тогда я выхожу из игры, либо мы играем серьезно, и я знаю, что у меня имеются надежные партнеры, которые сотрудничают со мной, и которые не пустят все сделанное мною псу под хвост уже через час после моего отъезда!.. Так как?! Вы же, вроде бы, контролируете и штаб и двор!..
Гвардеец молчал, но на его лице рисовалось бешенство.
— Прошу понять, — продолжал Батхерст, — просто необходимо, чтобы двойник не выдал себя еще до того, как перехватит власть! Он обязан увидеть императора вблизи, присмотреться, как Бонапарт разговаривает, как он движется, как держит руки, как глядит на людей, как выговаривает слова. Этого не заменить никаким описанием!
Он долго ожидал ответа. Филадельф насупился и молчал, уставившись в картину на алтаре. Затем он обернулся и, цедя слова сквозь зубы, произнес:
— Слушай, англичанин… Ты бросаешься словами, за которые у меня в стране…
Бенджамен чуть не рявкнул: Только не пугай, ничтожество! Но он сдержался, а француз продолжил:
— … Но ты нам нужен, и ты знаешь об этом, потому такой наглый! Мы сильнее, чем тебе кажется, а отказался я лишь затем, чтобы всего не испортить. Провести двойника ко двору для нас это сущая мелочь, но что будет, если его случайно узнают?
— Сейчас он носит бороду, и может надеть рясу. Так что нет и речи, чтобы его узнали.
— Ладно, ты сам этого захотел. На днях состоится сборная аудиенция, и мы проведем двойника на нее. За ним придет человек, который представится как «приятель Морис». Тот же самый человек отвезет его к вам и останется, чтобы следить за заменой. Есть ли еще какие-то проблемы, которых мы не обсудили?
— Пока что это все, — ответил Батхерст.
Француз поднялся и ушел, не попрощавшись.
Работавший по двадцать часов в сутки Хейтер был готов к утру 11 декабря (четверг). Механизм западни работал как следует: человека, находящегося в сундуке шахматного автомата, можно было вытащить на платформе, что перемещалась на роликах, одним рывком в соседнее помещение, а именно — на галерею над воротами, где Том должен был сразу же набросить петлю. Механик, хотя
А вот лошадей им и не хватало. Робертзон купил для них шесть лошадей, итого, их было девять, но Батхерст хотел, чтобы у каждого была еще и сменная.
— Герр О'Лири, — объяснял Робертзон, — ну поймите же, сейчас война, все поляки просто с ума посходили, потому что война для них — это как девочка в постели. Все побежали к Наполеону. Генерал Домбровский организовывает вспомогательные польские легионы для французов, а ко всему прочему еще и реквизиции! Бонапарт готовит какое-то новое наступление, и ему нужны пополнения. И они не в бирюльки играют, забирают лошадь, дают тебе квиток и конец. От всего сердца советую вам спрятать своих. Я и вправду ничего сделать не могу, во всей округе ни одного приличного коня не осталось, одни дохлые клячи. А если даже и остался, то хозяин не продаст его ни за что на свете. Я уже расспрашивал, где только мог…
Батхерст поглядел ему прямо в глаза и сказал, выговаривая слог за слогом:
— Робертзон. Мне нужно больше лошадей. Можешь достать их из-под земли, родить, сотворить. Делай, что хочешь, но ты обязан мне их доставить. Это мое последнее слово.
Тот только пожал плечами:
— Герр О'Лири, я уже говорил…
— Да пошел ты к чертям со своими разговорами! Не верю, что во всей округе нет приличных лошадей!
— Ну… парочка имеется, но они краденые.
— Если хорошие, я их беру!
— Не советую, герр О'Лири. Они у одного дезертира, пруссака, который прячет их в имении неподалеку от Оборника (Оборников), но его явно ищет полиция и жандармерия. Это опасно… [261]
— Берите этих лошадей! — решительно заявил Батхерст. — Только осторожно, как-нибудь ночью.
Тем же утром в башне объявился «приятель Морис», старый сержант с глуповатой рожей, но с очень хитрыми глазками, и сообщил, что на следующий день, после обеда, заберет двойника на аудиенцию, а привезет вечером, и что «час ноль» — это шесть утра в субботу, 13 декабря. И вот тут появилась новая проблема…
261
Все указывает на то, что речь шла о Фридерике Омере, лакее, который украл двух лошадей. Правда, познаньский Директорат Полиции опубликовал сообщение о поиске Омера только 20 декабря 1806 года (в «Газете Познаньской, № 108 — номер вышел с датой 17 декабря), но тогда это не было чем-то необычным. Полиция публично обращалась за помощью лишь тогда, когда не могла найти преступника сама. Например, объявление об исчезновении 11-летнего Юзефа Зейдля, который сбежал из дома 1 декабря, было напечатано только 27 декабря.
Бенджамен предполагал, что между аудиенцией и «часом ноль» будет больший временной промежуток. Тем временем, оказалось — что у них не больше пары десятков часов. Сама же проблема состояла в том, что монах не должен был брить бороду и обрезать волосы в самый последний момент, поскольку это сразу же бросилось бы в глаза. Кожа должна привыкнуть, недавно бритые места будут светлыми… Но раньше щетину тоже нельзя было сбривать, поскольку борода была необходима для камуфляжа во время аудиенции. Подумав, Бенджамен попросил посланника, чтобы тот задержался у них на часок, после чего отправился к отцу Стефану. Он застал его перелистывающим полученные ранее бумаги.