Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Но теперь стало очень страшно. Она с ужасом ждала момента, когда всё откроется, и понимала, что, скорее всего, объясняться ей придётся в Тайной канцелярии. И от того, как она будет себя вести все эти дни, зависит, удастся ли ей отвести от себя подозрения или придётся закончить жизнь на эшафоте.
Так что скрепя сердце Мавра продолжала обычную жизнь с обычными повседневными заботами: как и прежде командовала фрейлинами и комнатной прислугой, следила за стиркой платьев, нижних рубах, чисткой украшений и шитьём постельного белья. Только раз, восемнадцатого декабря, в день рождения Елизаветы, не
Её ужасно оскорбило, что через пару дней после отъезда подруги из Покровского исчез Розум — видно, не мешкая, отправился в Придворную капеллу искать новой счастливой доли. И Мавра в очередной раз сказала себе, что среди мужчин не бывает ни верных, ни преданных, ни любящих.
Незадолго до Рождества случилась и ещё одна пропажа — как-то поутру к ней ворвался Михайло Воронцов, требуя срочно найти его кузину — Анну Маслову. Однако ни в её комнате, ни вообще во дворце той не оказалось. Забеспокоившись, Мавра велела обыскать всю усадьбу, и вскоре стало ясно, что вместе с фрейлиной из конюшни исчезла одна из лошадей — Анна сбежала. Михайло бросился в Москву объясняться с родственниками и разыскивать бедовую сестрицу, а Мавра невольно вздохнула с облегчением. Анна ей не нравилась. Поначалу несчастная и убитая, в последнее время она стала почти дерзкой, а ещё отчего-то казалось, что от незаметной фрейлины исходит угроза.
Время шло, и неумолимо приближалось Рождество. Утром двадцатого декабря в Покровском появился Василий Чулков.
— Мавра Егоровна, надо бы вам вместе со всем двором в Слободу поехать, а то Елисавет Петровна из обители воротится, а её там и не ждёт никто. Нехорошо.
И вновь она чуть не расплакалась. Однако Василий был прав — если бы Елизавета и впрямь отправилась на богомолье, двор должен был бы ждать её возвращения в Александровой слободе.
Двадцать пятого на всенощной Мавра молилась истово, как в далёком детстве, когда верила, что Господь слышит каждое слово, любит, жалеет и всегда защитит от бед. И хотя понимала, что Бог, всего вернее, не станет внимать молитве такой грешницы, какой стала она, всё равно просила — не за себя же! — просила сберечь подругу и дать ей счастье. Стараясь не плакать, Мавра то и дело закрывала глаза, и ей чудилось, что Елизавета рядом — стоит как обычно на своём «царском» месте, и даже стало казаться, будто голос Розума, как прежде, доносится с клироса.
В честь Рождества и приезда хозяйки на поварне расстарались — приготовили праздничный обед с запечённым поросёнком, пирогами, ягодными киселями и шалеями[159], засахаренными фруктами и даже цукербротами и оршадом[160], которые к неудовольствию местной кухарки стряпал специально прибывший из Москвы мундшенк[161].
Когда ко дворцу подъехал экипаж — знакомый крытый возок на санном ходу, весь штат и прислуга выстроились возле крыльца.
Лошади остановились.
«Ну вот, сейчас разразится вопль содомский», — подумала Мавра и невольно зажмурилась.
— С Рождеством Христовым, государыня цесаревна! С Рождеством Христовым, матушка! — закричали в толпе.
Мавра открыла глаза и остолбенела — возле растворённой дверцы экипажа стоял Алексей Розум, подавая руку выходившей из него даме.
– -----------------
[159] желе
[160] прохладительный напиток
[161] кухонный работник, специалист по изготовлению прохладительных и десертных напитков.
* * *
Всю ночь они проговорили. То плача, то смеясь, то обнимая Мавру, каждую минуту сбиваясь и повторяя по нескольку раз одно и то же, Елизавета рассказывала о своих приключениях.
— Выходит, Розум спас тебя? — Мавра покачала головой, словно не знала, верить ли услышанному. — А я-то его кляла на чём свет стоит — думала, к Лёвенвольдию сбежал, обратно на службу проситься…
— Выходит, что так. — Елизавета встала и отошла к окну. — И я теперь не знаю, как мне держать себя с ним… Я благодарна ему, спору нет, Алексей Григорьевич — верный друг…
— Только друг? — перебила Мавра, и Елизавета взглянула на неё глазами затравленной лани.
— Нет. Пережив подобное, люди становятся очень близки. И это пугает меня, Мавруша…
— Отчего же?
— Мне всё труднее удерживать его на расстоянии. И самое ужасное, что я сама этого не хочу. — Она потёрла пальцами виски.
— Так и что же в том ужасного? Он ведь нравится тебе?
Елизавета медленно, словно нехотя, кивнула.
— Нравится. И мне страшно. Я не понимаю, что со мной происходит. Я ведь люблю Алёшу, правда люблю! Но иногда мне кажется, что и Розума я тоже люблю. Это грех, огромный грех! Гораздо более тяжкий, чем жить с любимым невенчаной! Так быть не должно! Но, когда я смотрю на Розума, мне временами чудится, что вся моя жизнь мне только приснилась.
Мавра посмотрела непонимающе, и Елизавета пояснила:
— С ним я словно в прошлое возвращаюсь. Чувствую себя пятнадцатилетней девчонкой, невинной и простодушной, ещё не познавшей страстей, не наделавшей ошибок и не подарившей никому своего девичества… Словно он первый, кто тронул моё сердце, понимаешь? И мне хочется прожить жизнь по-иному…
На следующий день вернулись в Покровское. По случаю траура рождественских балов в Москве не давали, однако с поздравлениями друг к другу все, конечно же, ездили. И Елизавета сразу окунулась в этот праздничный водоворот.
Весь свет готовился к переезду в Петербург. В гостиных только и разговору было, кто и как приводит в порядок заброшенные, а порой и поразграбленные столичные дома. Елизавета понятия не имела, что творится в её петербургских имениях — ещё месяц назад ей было совершенно не до того. И теперь она не представляла, где станет жить, возвратившись в новую столицу.
Причём нынче у неё и денег-то на обустройство не было — всё, что удалось собрать, она передала Лебрё. Правда, у неё осталась расписка, но Елизавета подозревала, что теперь эту бумажку можно использовать для растопки камина — вряд ли ей удастся получить свои деньги назад.