Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
— Тебя больше интересует, кто поет. Кто он? Он жив?
— Шьётс жив, — сообщил Шиллинг, — но поет все реже. Он больше не может брать высокие ноты… все, что ему осталось, это нижний регистр. Но он по–прежнему обладатель одного из самых необычных голосов нашего столетия. По–своему — лучшего голоса.
— А сколько ему лет?
— Ближе к шестидесяти.
— Вот бы избавиться от этой чертовой соседки, — бодро сказала Мэри Энн. — У тебя есть идеи? Может, где–нибудь найдется место поменьше и не слишком дорого.
Шиллинг поднял с пластинки
— Ну, — сказал он, — единственный выход — начать искать. Почитай объявления в газете, походи по городу, посмотри, что предлагают.
— А ты мне поможешь? У тебя машина… и ты в этом разбираешься.
— Когда ты хочешь искать?
— Прямо сейчас. Как можно скорее.
— То есть сейчас? Сегодня?
— А что — нельзя?
Он был немного удивлен.
— Допей сначала вино.
Она опрокинула бокал, даже не распробовав. Поставила его на ручку дивана, встала на ноги и стала ждать.
— Это твоя квартира на меня подействовала, — сказала она, когда они вышли. — Не могу больше жить с этой дурой — с ее ветками клена и пластинками с мамбой.
В магазине на углу Шиллинг взял субботний номер «Лидера» — воскресного не было. Он колесил по городу, а Мэри Энн сидела рядом и внимательнейшим образом изучала каждое объявление.
Через полчаса они уже взбирались по лестнице большого современного бетонного здания на краю города, в новом районе с собственными магазинами и необычными уличными фонарями. При въезде журчал фонтан с подкрашенной водой. Вдоль парковочных мест были высажены маленькие плодовые деревья — калифорнийские сливы.
— Нет, — сказала Мэри Энн, когда агент продемонстрировал им пустые стерильные комнаты.
— Холодильник, электроплита, стиральная машина и сушилка внизу, — сказал обиженный агент. — Вид на горы, все чистое, новое. Леди, этому зданию всего три года.
— Нет, — повторила она, уже стоя на выходе, — здесь нет… как там его? — она встряхнула головой. — Здесь слишком пусто.
— Тебе нужно место, где ты сама могла бы все устроить, — сказал ей Шиллинг, когда они поехали дальше, — вот что нужно искать, а не просто квартиру, куда можно въехать, как в гостиничный номер.
В полчетвертого пополудни они наконец нашли то, что ей понравилось. Большой дом в приличном жилом районе был разделен на две квартиры; стены были в панелях красного дерева, а в гостиной — огромное венецианское окно. В комнатах витал запах древесины; покой и тишина. Мэри Энн напряженно бродила туда–сюда с открытым ртом, заглядывала в стенные шкафы, трогала, принюхивалась.
— Ну? — спросил наблюдавший за ней Шиллинг.
— Чудесно.
— Подойдет?
— Да, — прошептала она, едва посмотрев на него, — представь, как будет здорово, если вон там поставить широкую кровать, а на пол положить китайские циновки. А ты подыскал бы мне репродукции, как у тебя. Я могла бы смастерить книжные полки из досок и кирпичей… я однажды видела. Мне всегда хотелось чего–то такого.
Довольная хозяйка, седая женщина за шестьдесят,
Шиллинг подошел к Мэри Энн и положил ей руку на плечо.
— Если ты хочешь ее снять, тебе придется оставить пятьдесят долларов задатка.
— Ой, — забеспокоилась Мэри Энн, — да, и правда.
— У тебя есть пятьдесят долларов?
— У меня ровно один доллар и тридцать шесть центов.
Она чувствовала, что проиграла; опустив плечи, она угрюмо сказала:
— Об этом я забыла.
— Я заплачу, — сказал Шиллинг, уже доставая бумажник.
Он этого ожидал. Он хотел этого.
— Но это неправильно. — Она пошла за ним. — Может, ты вычтешь это из моей зарплаты? Ты же это имеешь в виду?
— Позже разберемся.
Он оставил Мэри Энн одну и подошел к женщине, чтобы рассчитаться.
— Сколько вашей дочке? — спросила она.
— Э, — замялся Шиллинг.
Ну вот, реальность снова напоминала о себе. Хорошо еще, Мэри Энн не слышала; она отошла в другую комнату.
— Она очень симпатичная, — продолжала женщина, заполняя квитанцию. — Учится?
— Нет, — пробормотал Шиллинг, — работает.
— У нее ваши волосы. Но не такие рыжие, как у вас, более каштановые. На ваше имя выписывать или на ее?
— На ее. Она будет платить.
Он взял квитанцию и вывел Мэри Энн на улицу. Она уже вовсю строила планы.
— Можем перетащить мои вещи на машине, — говорила она, — у меня нет ничего такого уж крупного. — Она бежала впереди него и, обернувшись, воскликнула: — Просто не верится — посмотри, что мы устроили!
— Прежде чем распакуешь вещи, — заметил Шиллинг практично, хотя и его охватило то же радостное возбуждение, — нужно покрасить потолок, и еще стены — там, где нет деревянных панелей. Кое–где обои уже расходятся.
— Точно, — согласилась Мэри Энн, проскальзывая в машину, — но где же мы в воскресенье возьмем краску?
Она была готова приступить тут же, в этом он не сомневался.
— Краска есть в магазине, — сказал он, направляя машину в деловой район, — осталась после ремонта. Я держу ее, чтоб подновлять. Ее, может, и хватит, если тебя устроит выбор цветов. Или лучше подождать до понедельника…
— Нет, — сказала Мэри Энн, — можно начать сегодня? Я хочу переехать. Хочу вселиться туда прямо сейчас.
Пока Мэри Энн заворачивала тарелки в газеты, Джозеф Шиллинг носил вниз картонные коробки с вещами и сгружал их в багажник своего «Доджа». Он сменил костюм на шерстяные рабочие штаны и серый свитер грубой вязки. Свитер этот служил ему уже много лет — это был подарок на день рождения от девушки из Балтимора, имя которой он давно позабыл.
Где–то на краю сознания маячила мысль о том, что сейчас он должен быть в магазине и, как обычно, открывать свою воскресную музыкальную гостиную. Но, сказал он себе, черт с ней. Ему трудно было думать о пластинках, вообще о делах; невозможно было представить себе, чтобы в эту минуту он, как планировал, готовился читать лекцию о модальности Ренессанса.