Шамабад должен гореть!

Март Артём

— Да, рискованно, — кивнул Сорокин. — Потому как только удостоверитесь, что Аллах-Дад сам ведет боевиков — подадите сигнал. Засада начнет действовать. В суматохе вы должны отступить с позиций в тыл. Вам обоим я запрещаю вступать в бой.

Мы с Алимом переглянулись.

— Каков сигнал? — Спросил я.

— Самый обычный — «вооруженное вторжение противника». Исполнять при помощи стрельбы из автомата, — ответил Сорокин.

— Вы шутите? — Спросил я недоверчиво.

Сорокин, хлюпающий по грязи чуть-чуть впереди

нас, вдруг остановился. Обернулся ко мне:

— Ты чем-то недоволен, Селихов?

— Вы хотите, чтобы я задрал в воздух автомат и дал очередь? Чтобы нас немедленно расстреляли прямо на месте?

— Видимость плохая! Шумно из-за дождя! Темень — хоть глаз кали! Как ты еще подашь сигнал? Заорешь ни своим голосом?! В этом деле мы надеемся на слаженность ваших товарищей, Селихов. Они устроят вам такую неразбериху, что у вас будет время скрыться.

— Слишком рискованно. С тем же успехом можно и поорать. Причем вам, причем прямо здесь.

— Вся операция рискованная!

— Нет, — покачал я головой, — сигнал должен быть тайным. Таким, чтобы противник не догадался.

Я на несколько мгновений задумался, потом сказал:

— Значит, слушайте. Если Аллах-Дад все же окажется среди боевиков я сделаю вот что…

Волчий камень представлял из себя странного вида каменный вырост. Растущий из почти что ответных скал. Он был почти плоским, широким и располагался низко над землей.

Глядя на него, я подумал, что «Волчий Камень» не зря так зовется. Это было бы весьма неплохим убежищем для дикого зверя. Возможно, под ним и правда существует нора, что когда-то служила домом какому-нибудь волку.

Камень расположился слева. По правую сторону выросла пологая сопка. Припавшая к растущему выше, к горам хребту, она поросла молодыми хлыстами акации. Насколько я знал, там засела группа нападения засады.

Это были ребята второго года службы. Вел их замполит Строев. Стас Алейников и Димка Синицын тоже были там, сидели в засаде. А может быть, они находились в наблюдателях и расположились дальше и ближе к реке, чтобы первыми засечь группу душманов.

Мартынов, вооруженный пулеметом, ждал тут же, на сопке, в группе боевого обеспечения. В зависимости от ситуации, он, вместе с еще одним стрелком, должны был выдвинуться в тыл к нарушителям и обеспечить заслон. Ну или прикрыть действия группы нападения.

— Зря ваш особист все это затеял, — пробурчал Курбан, сжимая трясущиеся руки, словно для молитвы.

Одетый в один только бушлат, в тот самый, в котором его и взяли, он уже промок до нитки и дрожал от холода.

— Помолчи, — проговорил я.

— Он обрек нас на верную смерть. Молитесь вашему богу, если, конечно, веруете, чтобы нас убили быстро, — продолжал старик, сбивая голос то ли от страха, то ли от холода, — иначе всех нас ждет страшная судьба.

— Зачем ты это сделал, деда Курбан? — Спросил

тихо Алим, — зачем ты связался с душманами?

— Душманы, — хмыкнул Курбан, — это для вас они «Душманы». Смутьяны, если по-русски. Но для меня они были надеждой. Надеждой на новую, лучшую жизнь.

— Нашел на кого надеяться, старик, — хмыкнул я.

Курбан медленно обратил ко мне свое лицо. Его кругловатые очертания проступили в темноте, спасал от который только приспособившийся глаз.

— Тебе не понять, мальчишка. Ты родился в СССР, в этой стране безбожников. Ты не знаешь другой жизни. Ты не знаешь истинного Бога. Ты слаб, напуган и скован по рукам и ногам твоей безбожной идеологией.

Я хмыкнул.

— Да? Но почему-то «слабый», «напуганный», «скованный по рукам и ногам» человек сейчас свободен. А еще смотрит на тебя без страха. А ты в наручниках и трясешься словно пес. Куда привела тебя твоя жажда «лучшей жизни»?

Старик не нашел что ответить. Он только опустил взгляд и коснулся сплетенными пальцами лба. Что-то тихо зашептал.

Может, молился? Впрочем, неважно. Слов его не было слышно. Их поглощал все нарастающей шум дождя.

— Тебе страшно? — Приблизившись, спросил Алим.

— Нет.

Алим поджал губы.

— А мне страшно.

— Почему?

Канджиев медленно поднял голову. Обратил лицо к дождю, и капли нещадно забарабанили по его коже.

— Граница будто бы злится. Она рассержена.

— На кого?

— Я не знаю, — вздохнул Канджиев. — Я боюсь, что на меня.

— Она не может злиться на тебя, — сказал я, подыгрывая Алиму.

Тот обернулся ко мне. Заглянул в глаза.

— Почему? — Спросил он.

— Ты пограничник. Ты ее охраняешь. Защищаешь. Если она и может на кого-то злиться, то точно не на тебя.

Внезапно подул жестокий ветер. Ливень, хлеставший прямо, стало задувать под углом. Канджиев закутался в плащ-палатку, пряча лицо от колких капель.

Ветер задувал их дальше, к Пянджу, туда, откуда должны были скоро прийти душманы. Он словно бы старался отогнать нарушителей, которым быть тут не полагается.

Будто бы сама Граница протестовала против того, что через нее должны были перейти «чужие». Враги, которым тут не место.

— Расстегни ему наручники, Алим, — сказал я, сжимая мокрый ремень автомата на плече.

— М-м-м? — Повернулся ко мне Алим.

— Сними, — я указал на наручники, сковывающие Курбана, — они идут.

Вдоль скалы, сопротивляясь ветру, тяжело шагали люди. Их темные силуэты множились с каждой секундой. Будто бы «раздваивались», словно головы дракона из сказок, отраставшие по двое на месте одной отрубленной.

— Приготовься, Алим, — сказал я решительно и выступил им навстречу, — постарайся переводить их речь. Если что, говорить буду я.

Глава 2