Шарада

Доун Нирай

— Вернулась, чтобы еще больше заморочить мне голову? — спрашиваю я, опираясь рукой о дверной косяк.

— Нет. Я пришла сказать, что все кончено, — ее голос слегка хрипит.

— Черт, — выдавливаю я. — Пошли ко мне в комнату. Не хочу никого впутывать в свои дела.

Я удивлен, когда Шайен проходит мимо меня. Я игнорирую полную людей комнату, которые смотрят на нас, когда мы идем мимо.

— Последняя комната справа.

Как только мы оказываемся внутри, я закрываю за нами дверь.

— А

здесь действительно чисто… и бело.

Она стоит ко мне спиной.

— Что? Такой парень, как я, не может любить убирать за собой свое дерьмо?

Мне не важно, как я выгляжу, но я люблю, чтобы мои вещи лежали в порядке.

— Остальная часть дома загажена.

— У меня нет контроля над остальной частью дома. Однако, я сомневаюсь, что ты пришла сюда, чтобы поговорить о моих белых простынях.

Я прислоняюсь к старому столу в своей комнате. Мама купила мне его про запас на распродаже во дворе, потому что знала, что мне понадобится где-то делать домашнюю ра-боту.

— Я уже сказала тебе то, зачем пришла сюда. Все кончено. Этот фарс.

Я смеюсь и чешу в затылке.

— Да, я уже это понял, когда на днях ты разозлилась на меня, а потом не дала мне следующего задания.

Что должно было быть для меня чертовским счастьем, но по какой-то причине меня это раздражало.

— Ты мне все еще должна денег. Я несколько дней играл в твою маленькую игру.

Шайен вскидывает ко мне голову. На секунду мне кажется, что она может заплакать, но вместо этого, она открывает сумочку.

— Сколько тебе нужно, Кольт? Этого достаточно? — Она бросает мне пачку наличных. — Или хочешь еще мою кредитную карту? — Пластиковый прямоугольник отскакивает от стены, когда она швыряет его. — Что еще я могу тебе дать? Что еще ты хочешь от меня? — кричит она.

Я понятия не имею, что, черт возьми, здесь происходит, но очевидно, что что — то не так.

— Не стесняйся забрать все!

Я уворачиваюсь от сумочки, которая летит мне в голову. Она не плачет, но выглядит так, будто хочет это сделать. Ее грудь часто вздымается и опускается. Внутри меня что-то сжимается.

— Эй. Дело во мне, или мы вступили в сумеречную зону? — Я делаю шаг к ней на-встречу. Вид ярости в ее глазах или боли, а, может, и того, и другого, пронзает меня. — Что случилось? — Еще один шаг.

— Ты имеешь в виду, кроме того факта, что моя мать мертва, а я ненавидела ее все эти годы? Ничего, — огрызается она, ее голос полон язвительности.

Эти слова врезаются в меня, они не могут сравниться со всем тем, что она уже сказала. Со всем тем, что мог бы сказать кто-нибудь другой.

— Черт. — Я провожу рукой по своим волосам. — Мне жаль.

Я не очень хорошо умею подбирать слова. Никогда раньше

меня это не беспокоило, но в этот момент мне бы очень хотелось знать, что еще можно было сказать.

Шайен пожимает плечами.

— Дело не в тебе. Теперь уже ничего не изменишь. — Еще раз пожимает. — Так что, да. Я обвиняла ее за то, что она оставила меня, и хотела доказать, что меня не волнует, если кто-то еще снова бросит меня, когда все это было лишь ложью. Стоит ли говорить, что мне больше это не нужно.

Ее слова как-то неправильно задевают меня. Она хочет, чтобы они были настоящими, но они фальшивка, как и все, что она делает.

— Так значит… все это твое упрямство? Ты просто притворяешься, что в этом нет ни-чего серьезного? Э-э, я узнала о смерти своей матери, но просто буду заниматься своим де-лом.

— Ты самодовольный сукин сын.

Она пытается меня ударить, но я хватаю ее за запястье. Как всегда она не удержалась. Ситуация дошла до предела.

— Не делай этого. Ты не лучше меня тем, что прячешься за образом придурка.

— Разница в том, что я этого не отрицаю.

Ее глаза, тусклые, печальные и признающие мои слова, что — то переворачивают во мне. Я чувствую их на себе… во мне. Это чертовски смешно, ведь я последний, кто должен утешать эту девчонку, но я хватаю ее за руку и притягиваю к себе.

— Иди ко мне.

И она подходит. Ее руки обвиваются вокруг моей шеи, а мои — вокруг ее талии. Прильнув ко мне, она кажется маленькой — меньше, чем обычно, но мягкой и женственной.

— Иногда жизнь — дерьмо.

Я ожидаю, что она заплачет. Жду этого. Мама всегда была плаксой. По-настоящему эмоциональной, но там, на футболке, где голова Шайен покоится на моем плече, влаги не ощущается.

Никаких всхлипов или дрожи. Просто… ничего.

Черт, эта девчонка закрыта наглухо. За что я должен быть благодарен, так как мне не нужно с этим разбираться. Я осознаю, что вожу рукой вверх и вниз по ее спине. Ее руки у меня на шее сжимаются крепче — единственный признак того, что она что-то понимает.

— Твоя мама… что с ней случилось?

Ее вопрос как тиски, которые вытягивают из меня силы.

— Рак. Что же еще?

— Мне жаль, — говорит она, глядя на меня.

— Мне тоже.

Она опускает голову, и я уже заранее знаю, что она собирается сделать. Ее губы заде-вают мою шею, и я сжимаю ее запястье. Боже, это чертовски глупо. Абсолютно глупо, но я не отстраняюсь, когда ее губы снова движутся по моему горлу.

Я не позволяю себе думать, но поднимаю ее голову и впиваюсь в губы. Я не медлю. Я голоден и нуждаюсь в ней. Мой язык врывается в ее рот. Из ее горла вырывается стон, и ме-ня это чертовски заводит.