ШАРЛЬ ПЕГИ. НАША ЮНОСТЬ. МИСТЕРИЯ О МИЛОСЕРДИИ ЖАННЫ Д АРК.

ПЕГИ ШАРЛЬ

Госпожа Жервеза

– Есть иная Церковь, чем все церкви (указывая на них) Мёз и Лотарингии, чем Домреми и Максэ, Вокулер и Нанси, Реймс и Руан, Париж и Рим. Есть Рим небесный. Есть Иерусалим небесный. Есть иная Церковь, чем все церкви земли. Есть иная Церковь, чем все церкви христианского мира. Есть иная Церковь, которую грешные руки не разрушат, не осквернят никогда, во веки веков. Есть иная Церковь, чем все церкви земли христианской.

Жаннетта

– Полбеды, что римские солдаты осмелились притрагиваться

к Твоему тленному телу, к Твоему нетленному телу: они, по крайней мере, не знали, что Ты — Сын Божий. Но эти–то, христиане, христианские солдаты, стараниями отцов и матерей крещенные в своих приходах приходскими священниками, в присутствии крестных отцов и матерей, оскорбляют Тебя, зная, кто Ты, они оскверняют Тебя, оскверняют Твою плоть, зная, кто Ты. Истинно, Господи, они уже не знают, что и придумать, какое зло совершить; теперь совершают такие грехи, каких не совершали никогда. Не знают, что и придумать.

Грехи, которые и представить–то себе было невозможно.

Госпожа Жервеза

– Знаю, дочь моя.

Знаю и то, что проклятье надвигается словно вздыбившаяся до небес волна, в которой тонут души.

Знаю, что душа твоя полна смертельной муки, когда ты видишь вечное проклятье, все нарастающее вечное проклятье душ.

Жаннетта

– Знаете ли вы, госпожа Жервеза, что раз мы наблюдаем, как все это происходит у нас на глазах, и ничего не предпринимаем, кроме тщетных попыток проявить милосердие…

Госпожа Жервеза

– Дитя мое, дитя мое, дитя мое, милосердие никогда не бывает тщетным.

Жаннетта —… и не стремимся убить войну…

Госпожа Жервеза

– Дитя мое, мое бедное дитя, дитя мое, мое милое дитя, маленькие девочки, маленькие девочки–христианки так не рассуждают.

Главное — не впадай в гнев. Ведь это тоже большой грех.

Жаннетта

– … и ничего не предпринимаем, кроме тщетных попыток проявить милосердие, раз мы не стремимся убить войну, то становимся соучастниками всего этого? Знаете ли вы, что, раз мы позволяем солдатам все это делать, мы тоже становимся мучительницами тел и погубительницами душ. Мы тоже, мы сами бьем распятого Христа по щекам. Мы тоже, мы сами оскверняем нетленное тело Христово.

Молчание.

Соучастник, соучастник — это почти что виновник преступления. Раз мы соучастники, то мы и виновники преступления. Соучастник, соучастник, это, иначе говоря, виновник преступления.

Тот, кто позволяет его совершить, ничем не отличается от того, кто подстрекает его совершить. Все едино. Два сапога — пара. А тот, кто позволяет его совершить и кто вместе с тем подстрекает его совершить, это все равно что тот, кто его совершает. (Словно восставая). Он хуже того, кто его совершает. Ведь тот, кто его совершает, по крайней мере, имеет мужество его совершить. Тот, кто совершает преступление, по крайней мере, имеет достаточно мужества, чтобы его совершить. А когда ему не препятствуют, налицо то же преступление; это то же преступление; но сверх того еще и малодушие. Вдобавок еще и малодушие.

Повсюду — безграничное малодушие.

Соучастник,

соучастник — это хуже, чем виновник преступления, несравнимо хуже.

Госпожа Жервеза

– Я знаю, дочь моя, что вы, все вы, — погубительницы душ. Знаю и то, что душа твоя полна смертельной муки от сознания, что она — соучастница Мирового Зла; соучастница и виновница, ты это признаешь; соучастница и виновница Мирового Зла; соучастница и виновница Греха; соучастница и виновница этой всеобщей погибели,

и ты себя чувствуешь безнадежно малодушной.

Молчание.

Но это еще пустяк. Это пустяк.

Долгое молчание.

Дочь моя, прости мне то, что я осмелюсь тебе сказать; я всего лишь простая женщина; я тоже столько всего этого повидала в детстве, когда была маленькой девочкой, такой как ты. Как ты сейчас. Они думают, что словами: «Она ушла в монастырь», — все сказано. Никогда не говорят толком. И никогда не говорят заблаговременно. Об этом никогда не говорят толком со своими друзьями. Ни достаточно заблаговременно. Ни, тем более, со своими наперсниками. Но я предпочту разбередить твою рану, но сослужить тебе службу; перед Богом; чем, не касаясь ее, тем самым тебя предать. Я должна разбередить, если надо. Прости мне то, что я осмелюсь тебе сказать; потом я уйду, если захочешь, и больше никогда с тобой не увижусь.

Непродолжительное молчание.

Мне ведомо также твое новое страдание; мне ведомо то страдание, которое кажется тебе ужаснее всякого другого страдания, ужаснее всего, что только можно вообразить; то, ради чего ты меня вызвала; ради чего я пришла.

Непродолжительное молчание.

Презирать самого себя, еще как–то можно было бы презирать самого себя, к этому можно было бы приспособиться, с этим можно было бы свыкнуться; порой и не к такому привыкаешь: ты поняла, что малодушны все те, кого ты любила с давних пор… кого ты любила…

Жаннетта вспыхивает.

Кого ты любишь, кого ты любишь, кого ты любишь, дочь моя, бедное мое дитя.

Негодование Жаннетты слабеет.

Ты права, дочь моя, бедное мое дитя.

Дитя мое, дитя мое, любовь не проходит. Но любить тех, кого презираешь, — большое благо. А вот презирать тех, кого любишь, — величайшее страдание, какое только может быть.

Тех, кого хотела бы почитать, кого должна почитать, кого хочешь почитать. Кого почитаешь. Все–таки.

Это самая большая низость и самая большая мерзость.

Ты поняла, что все те, кого ты любила с давних пор, — малодушны; ты поняла, что малодушен твой отец; что малодушна твоя мать;

Жаннетта опускает голову.

Твой отец, этот большой сильный человек, такой хороший христианин, который никого не боится, кроме Бога; твоя мать, такая хорошая христианка, которая совершила не одно паломничество; и твои братья, и твоя старшая сестра, и твои подруги.

Охваченная воспоминаниями: