Шашки наголо! Воспоминание кавалериста
Шрифт:
Нога заживала. Я уже ходил без костылей. Спустившись к озеру (несмотря на запрет), я позавидовав купающимся и сам, засучив кальсоны, полез в воду и поплавал. Вода была чистая и теплая. Но после купания кальсоны, а главное бинты, промокли, и требовалась срочная, внеплановая перевязка. В таком виде я предстал перед старшей сестрой в перевязочной. Пожурив меня за мои художества, сестры сделали перевязку, предварительно тщательно обработав рану. Белье следовало также сменить, поскольку не только кальсоны, но и рубашка были мокрые. И тут сестренки решили наказать меня по–своему. Похихикивая, они принесли мне рубашку, которая, несмотря на мой рост метр восемьдесят, оказалась мне до пят. Рукава висели, как у пугала. Любуясь мной, они покатывались от смеха. Им было весело. А каково мне? Как мне в таком виде появиться в
Засучив длинные рукава и затолкав рубашку в кальсоны, надев пижаму, я поплелся в свою палату. В палате уже знали о моих похождениях и хором стали требовать от меня предстать перед ними в новом наряде. Сестрички уже и здесь побывали, поработали своими языками, рассказав раненым о том, какой у меня теперь привлекательный вид. Пришлось уступить и продемонстрировать новую госпитальную форму одежды во всей красе. Настроение в палате сразу поднялось на высшую отметку, и веселью не было конца. Вдоволь натешившись, сестра смилостивилась и за бесплатный концерт поднесла мне к обеду двойную порцию французского вина.
Надо сказать, что нашему госпиталю по приказу военного коменданта города были переданы трофейные запасы французских вин и нам вместо водки, для аппетита, стали давать по стакану отличного дорогого вина. Так беззаботно и весело после тяжелых утомительных боев протекали наши госпитальные будни. 5 июня я получил письмо из своей части. Комбат Агафонов писал, что корпус покидает Германию и если я смогу передвигаться, то мне надо поскорее выписываться и догонять нас на марше, до перехода границы. Иначе я останусь в Германии и попаду в другую часть. В письме также написал, что поздравляет меня с орденом Александра Невского. Это была награда за последние бои. Указал Агафонов и маршрут движения корпуса.
Вот с этим письмом и моим рапортом я направился к начальнику госпиталя. Видно, и здесь сработало землячество, да и письмо из части сыграло свою роль. Меня отпустили. Выписали из госпиталя под расписку лечиться при части, пока не заживет рана. Сделали последнюю перевязку. Получив все необходимое и новое обмундирование, я распрощался с ранеными и медсестрами. Забрав полевую сумку и документы, направился к большаку ловить попутную машину.
После нескольких пересадок с машины на машину я догнал корпус у самой германско–польской границы. Я всегда с благодарностью вспоминаю братскую помощь военных шоферов, безотказно подбрасывающих нас, военных, в нужном, попутном, направлении. Вот и корпус, и колонна нашего полка. Моя батарея, как и другие подразделения полка, двигалась в два эшелона. Основной эшелон — боевая часть батареи, второй — хозяйственные и трофейные брички, двигались отдельно на расстоянии от основной колонны полка. Теплая встреча. Я опять в своем родном полку. Так как верхом на коне мне было трудно передвигаться с еще не зажившей раной, меня щадили, и первые сутки я удобно устроился на одной из боевых бричек взвода. Из рассказов бойцов и офицеров я постепенно восстановил картину последних трех боев. 2 мая, за день до встречи на Эльбе, в бою погиб гвардии лейтенант Кучмар, прекрасный человек, инженер с Урала, всегда спокойный, рассудительный и бесстрашный в бою офицер, командир взвода полковой батареи, мой боевой друг и наставник. С восторгом рассказывали бойцы о встрече на Эльбе с союзными войсками, показывали свои награды, полученные от английского и американского командования.
В 39–м томе Большой Советской Энциклопедии помещена фотография встречи конногвардейцев нашего 3–го гвардии кавкорпуса с солдатами 13–го американского пехотно–танкового корпуса в мае 1945 года, состоявшейся на 1411–й день войны.
«Кавалерийские корпуса и дивизии участвовали в боевых действиях на всех этапах войны начиная с 22 июня 1941 года. Особенно успешно действовали кавкорпуса в наступательных операциях совместно с мехкорпусами: Как правило, они вводились в прорыв И успешно действовали на оперативном просторе … За период войны стали
Двигаться верхом мне по–прежнему было трудно, особенно при движении рысью. От напряжения рана кровоточила, и требовались частые перевязки. Передвижению на бричке я предпочитал орудийный лафет. Орудие мягко шло даже по самой ухабистой и булыжной мостовой. На бричке по плохой дороге было тряско передвигаться даже здоровым бойцам. А на орудийном лафете (между станин) надо было только не дремать и все время держаться. Иначе при резком крене на ухабах можно вывалиться и попасть под колеса орудия. Помкомвзвода Чернов доложил мне о состоянии взвода и о том, кто и что находится во втором эшелоне. На каждое орудие во втором эшелоне приходились две цивильные повозки, и таким образом на взвод, кроме четырех боевых бричек, приходились еще четыре трофейные повозки. По приказу командира полка во втором эшелоне везли трофеи для оборудования Красного уголка (мебель), комплект постельного белья на каждого бойца и прочие хозяйственные вещи.
Когда я с Черновым побывал у своих цивильных повозок, а второй эшелон двигался в хвосте дивизии (как говорил А.В. Суворов, «дабы не позорить доблестное русское войско»), Я был разочарован отношением ездовых к грузу и его состоянию. Ездовые из последнего призыва, старики из нацменов, не знали, да, вероятно, и не хотели знать того, что они везут. Лампы приемников «Телефункен» были разбиты, на диванах отпилены ножки, так как они мешали ездовым — упирались им в спину во время езды. На мои замечания Чернов оправдывался, ссылаясь на то, что с этими чучмеками нет никакого сладу. У них одна забота о своем «курсаке» (животе).
— Путь большой–большой, а курсак пустой–пустой! — говорили они, отвечая на мои замечания.
— Моя твоя не понимал!
Хорошо, что еще одеяла и другие постельные принадлежности были в сохранности. Одно спасение, что этих «вояк», которые, к счастью, еще не успели побывать в боях, скоро первыми демобилизуют. В отличие от военного времени теперь мы двигались днем, без маскировки. Ночевали в населенных пунктах, периодически останавливаясь на дневку, на одни, а иногда и на двое суток. При наступлении мы двигались севернее Варшавы и Берлина, теперь же шли южнее этих городов. Население юга Польши относилось к нам по–разному. Где встречали нас дружелюбно, как освободителей и победителей, а где и с боязнью, и даже враждебно. При нашем появлении в некоторых селах прятались молодые паненки, отцы которых еще помнили проказы казаков царского воинства и поход Первой конной в годы Гражданской войны. Через час–другой население осваивал ось и находило с нами полное взаимопонимание. На одной из дневок меня вызвали в штаб полка, где собралось десятка два награжденных орденами за последние бои в Германии. В торжественной обстановке, под звуки духового оркестра, у развернутых знамен полка, генерал вручал нам боевые награды. Мне был вручен орден Александра Невского.
Чем ближе мы подходили к нашим юго–западным границам, тем чаще распространялись слухи о разбойных нападениях бандеровцев в этих районах. Ночью снаряжались конные патрули в районах расположения полка. А поскольку подразделения полка располагались на значительном расстоянии друг от друга и в разных населенных пунктах, патруль за ночь мог обойти подразделения по заданному маршруту только один раз. В одну из дневок, когда я только удобно разместился в доме гостеприимной хозяйки, меня вызвали в штаб и назначили начальником полкового патруля. Начало патрулирования — с наступлением темноты, окончание — с рассветом, а точнее с подъемом. Несмотря на темную ночь, мы успели объехать все подразделения полка без особых происшествий.
Во время патрулирования я был свидетелем того, как готовится тесто в больших объемах. Было это около 2 часов ночи. Небо заволокло тучами, и по сторонам от дороги была такая темень, что хоть глаз выколи. Неожиданно впереди замерцал огонек. Направив коней на него, мы вскоре подъехали к небольшому дому. Спешившись, вошли, так как дверь была открыта. Перед нами предстала любопытная картина: в слабоосвещенном квадратном помещении стоял большой чан, в котором переминался с ноги на ногу здоровенный детина.