Шайтан Иван 4
Шрифт:
Крепость замерла, прислушиваясь. Даже те, кто уже дремал, приподнялись на локтях. Солдаты застыли, не шелохнувшись, будто боясь спугнуть эту хрупкую, нежданную красоту.
Слова песни лились сквозь ночь, как живая вода, унимая боль, смывая страх, даря тот самый глоток надежды, без которого на войне не выжить.
Где-то в темноте тихо всхлипнули, не в силах сдержать нахлынувшие чувства. Кто-то перекрестился. А песня всё лилась и лилась, унося с собой и усталость, и горечь, и саму смерть, хоть на этот, коротки, спокойный миг.
Ночь стояла
Павел лежал на бурке и прислушивался к словам. Он слышал её раньше, ещё в Петербурге. Но сейчас, в развалинах старой крепости, после всего пережитого за последние два дня, она воспринималась совсем иначе, более остро и пронзительно. Вспомнился страх во время конной атаки, страх и обречённость при виде огромной толпы турок идущих на приступ и восторг победы, буквально высушили душу. И вот эта песня, она оживляла, наполняя сердце диким, почти болезненным счастьем от мысли, что он остался в живых.
Следующим утром в моём импровизированном штабе собрались почти все командиры. Подполковник Шувалов писал докладную по поводу всех наших действий шустро водя пером. Подполковник Мангер сидел и смотрел на чистый лист бумаги раздумывая о чём то.
Генадий Карлович, вы не думайте, вы пишите как есть.
— То есть как, обо всём?
— А что вас смущает. Пишите, что батальон был атакован тысячью конными башибузуками. Оказал возможное сопротивление, старым, разномастным оружием, на весь егерский батальон было выдано сто двадцать старых штуцеров, многие в неисправном состоянии. Провиант в большей части испорченный, солонина тухлая, сухари с плесенью. Материя на пошив мундиров не выдана, сапогов нет. И в таких условиях батальон оказал достойное сопротивление в составе сводного отряда.
— Да, но…- смутился Мангер.
— Ни каких, но, Геннадий Карлович. Почему интендантская служба позволяет себе подобное, а вы молча терпите все эти вопиющие нарушения. Как такое возможно, что в целом корпусе не нашлось триста пар сапог? Вы, что, совсем бесхребетные создания. Куда деваются все средства выделяемые государством. — психанул я.
— Ваше высочество, вы можете объяснить мне? Или я чего-то не понимаю в следствии своего убогого умишки. Что вообще происходит в армии? Кто-нибудь может мне объяснить.
Я специально высказался в сильном эмоциональном фоне, что бы встряхнуть офицеров. Все молчали и старались не смотреть мне в глаза.
— Господа, вы ведёте себя как девицы, которые впервые увидели мужское достоинство. Простите за резкость. Жалко смотреть на солдат и егерей, которые ходят в драном обмундировании и развалившихся сапогах. И это армия великой Российской империи.
Внимательно отслеживаю реакцию Павла. Он немного побледнел, губы собрались в узкую полоску, желваки окаменели.
— Ещё раз прошу простить, Павел Николаевич. Прекрасно понимаю, что вы ни причём. Но право слово накипело, глядя на то, как выглядят егеря, с какой жадностью они едят простую кашу. Ну есть же предел терпению, в конце
В глазах Павла, наконец увидел то, ради чего я так долго разорялся. Яростное и обжигающее понимание. Теперь я уверен, он всё донесёт до императора и ни чего не потеряется, не замажется и случайным образом не испариться.
— Позвольте заметить, Павел Николаевич, Пётр Алексеевич, слишком эмоционален и резок в своих оценках, но по сути, в большей части, прав, к моему глубочайшему сожалению. — Попытался смягчить мою речь Шувалов.
Павел поднял голову. Его тяжёлый, задумчивый взгляд скользнул по мне.
— Даю слово, господа, доложу его Императорскому величеству всё, как есть, а вы господин подполковник пишите докладную в той форме, которую вам советовал есаул. Я лично прослежу, как она дойдет до командира Кавказского корпуса и в каком виде. Более ничего обещать не могу.
Жандармский ротмистр внимательно слушал меня, что-то записывал и я постоянно ловил на себе холодный, любопытный взгляд профессионала. Казалось он оценивал сложившуюся ситуацию и составлял донесение своему начальству. Сомневаться в этом не приходилось.
Глава 9
Семейство Долгоруких ужинало. Слуги меняли блюда, а Наталья рассеяно ковырялась в тарелке
— Наталья, что с тобой? Уж не заболела ты? — с беспокойством спросила княгиня.
— Нет маменька, всё хорошо. Говорят Катенька вышла замуж за Петра Алексеевича. Подумать только. Не обмолвилась со мной ни словечком, что любит его. Как такое возможно маменька?
Ещё говорят, граф, Дмитрий Борисович, сильно разгневался и хочет лишить Катю наследства, а Его Императорское величество отобрал у неё ранее подаренное имение. Что теперь станется с Катенькой?
Наталья была искренне расстроена за свою подругу, представляя в какое положение попала она.
— А что ты ожидала от графа. Единственная внучка и так опозорила его на старости лет. Весь Петербург только и злословит об этом. Представляю каково ему, не может показаться в обществе.
Княгиня выразительно посмотрела на князя ища поддержки у него, но он молчал.
— Я ничего не хочу сказать плохого о Петре Алексеевиче, но так некрасиво поступить по отношению к графу, который столько сделал для него, просто неприемлемо.
— Маменька, а если они любят друг друга? Разве это не счастье быть с любимым.
Князь медленно положил приборы на стол. Фарфор звонко звякнул в натянутой тишине. Его пронзительный взгляд заставил Наталью невольно сжаться.
— Наталья! — его голос был холоден и резок. — Надеюсь, у тебя не возникает желания повторить эту безумную выходку. Хочу, чтобы ты четко понимала, если ты осмелишься сбежать к этому, Михаилу, — он с презрением выговорил имя, — вышедшему из гвардии за долги его никчемного семейства, то можешь навсегда забыть, что у тебя есть родители и отчий дом.