Шайтан-звезда
Шрифт:
– Ты забыла, что я могу входить в любое тело, о женщина! – высокомерно напомнил гуль.
– А ты забыл, что, пока ты крадешь у правоверных их тела, твое собственное лежит где попало наподобие трупа! Тебе некуда будет вернуться, о гуль!
Хайсагур задумался – Джейран действительно могла послать мальчишек выслеживать его, и они, легкие и гибкие, справились бы с этим, и воистину захватили бы его тело, и связали, а до чего еще додумалась бы эта женщина, он и представить не мог.
– Перемирие, о Джейран! – сказал Хайсагур. – Мы здесь все в ловушке. Давай поступим так – я выберусь отсюда, и разведаю путь, и если нельзя пройти без
– Честно говоря, я предпочла бы видеть его в крепости горных гулей, чем в объятиях Шакунты и Барзаха, – проворчала Джейран. – Пока эти двое разберутся в своих делах, ребенок без присмотра сломает себе шею или станет добычей торговцев невольниками! Но я не хочу, чтобы сказали: «Умерла верность среди людей!»
– Подобных тебе цари приберегают на случай бедствий, но в мирное время таких, как ты, нужно держать под замком, о красавица, – ответил Хайсагур.
– Почему ты врываешься в мои покои, о аль-Асвад? Почему ты пугаешь моих женщин и избиваешь моих невольников? – гневно спрашивала Абриза, стоя перед Ади и для смелости ухватившись за рукоять джамбии.
– Я должен говорить с тобой! – воскликнул аль-Асвад. – Ради Аллаха, не перечь мне! И пусть твои женщины уберутся куда-нибудь! И невольники – с ними вместе, чтоб их не носила земля и не осеняло небо!
– Да не даст Аллах тебе мира и да не продлит он твою жизнь! – Абриза возмутилась до последней степени. – Если ты так же правишь Хирой, то твое правление надолго не затянется! Мои невольники – это мои невольники, и никто, кроме меня, не может раздавать им оплеухи!
– Если ты собираешься вводить в моем хариме обычаи франков, то твое пребывание в нем тоже надолго не затянется! – пообещал гневный Ади. – Я прикажу собрать караван и отправлю тебя к твоему отцу Берр-ан-Джерру!
– А я призову франков, и приведу войско в Хиру, и твоя казна будет нашей добычей! – уже совсем потеряв чувство меры, пригрозила Абриза.
– А я убью вашего царя, и отправлю его в адское пламя, и всех его эмиров – с ним вместе, клянусь Аллахом!
Аль-Асвад топнул, да так, что подскочили скамеечки черного дерева и покачнулись драгоценные кувшины.
– Посмотрим, как ты убьешь нашего царя, который не выезжал из Афранджи! – тут Абриза сочла нужным рассмеяться. – Ты даже не знаешь, где сейчас наш царь и его эмиры! И кто ты такой, чтобы грозить царю Афранджи? У моего отца под началом больше всадников, чем у твоего Джудара ибн Маджида, а у царя Афранджи сто таких эмиров, как мой отец!
Абриза напрочь забыла о том, что рассказала ей мать про подмену детей в колыбелях, и в этот миг искренне считала себя дочерью полководца франков.
– Разве я не видел франкских всадников и разве я не рубил их, так что клинок выходил, блистая, из их спин? – крикнул свирепый аль-Асвад. – Не говори мне о них – они даже не умеют сидеть на конях, и клонятся назад, как будто им мешают животы, и не знают, что такое замах и удар!
И он в гневе принялся перечислять все признаки убожества франков, совсем забыв, что перед ним – прекрасная женщина, подобная драгоценной жемчужине или луне в ночь ее полноты, невысокая ростом и стройная станом, с выдающейся грудью, насурьмленным оком и овальным лицом, с худощавым телом и тяжкими бедрами, и ее ноги
Как ни странно, именно эта речь несколько усмирила аль-Асвада, он проклял всех франков наихудшими проклятиями и как будто успокоился, а последние их прегрешения привел уже с презрительной улыбкой, словно рассказывал о проделках черных рабов.
Невольницы и евнухи, которых он, ворвавшись, разогнал по углам и закоулкам, осмелились и появились из-за ковров и дверных занавесок. Мудрый евнух Масрур, пока длились бурные речи молодого царя, послал маленького раба на дворцовую кухню – и, стоило Ади перевести дух, как несколько юных невольников внесли подносы, словно Абриза предвидела приход аль-Асвада и приготовилась к нему, как полагает благородной обитательнице харима.
Повара знали толк в украшении накрытой скатерти – и они переложили сирийские яблоки, турецкую айву и персики из Омана жасмином и дамасскими кувшинками, а египетские лимоны и султанийские апельсины – анемонами, фиалками и душистым шиповником.
– Наконец-то я вижу достойный прием, – все еще сопя и пыхтя от возмущения, сказал аль-Асвад. – А теперь отошли всех своих людей и женщин, ибо я должен задать тебе важный вопрос.
И опустился на ковер.
По другую сторону подносов с фруктами, напитками и сластями села Абриза, готовая к наихудшим схваткам.
– Задавай свой вопрос, о аль-Асвад, – отвечала она. – И я постараюсь удовлетворить твое любопытство.
– Мое любопытство, о женщина? – молодой царь снова начал закипать, но сдержал порывы. – Хорошо, ради Аллаха, пусть будет так! Удовлетвори мое любопытство, о владычица красавиц, и объясни – почему меня покинул аль-Мунзир? Может быть, ты скажешь также, почему вслед за аль-Мунзиром скрылся бегством Джеван-курд, верный, надежный? А если милость твоя надо мной продолжится, то ты известишь меня и о том, куда девался мой почтенный наставник Хабрур ибн Оман! Клянусь Аллахом, в этом деле не обошлось без тебя!
В тоне аль-Асвада была явственная издевка.
Абриза помолчала, составляя достойный ответ.
О том, что аль-Мунзир скрылся в неизвестном направлении, ей рассказал Масрур, которого она не однажды посылала за новостями. Исчезновению Джевана-курда Абриза попросту не придала значения – она как-то осведомилась о нем, но Масрур ничего связного не мог ответить, и они вместе решили, что он выполняет обязанности владельца немалого харима. Про Хабрура же она даже не догадалась спросить.
Сейчас, когда яростный аль-Асвад перечислил все эти три имени вместе, Абриза поняла, что и все три исчезновения каким-то образом связаны между собой.
– Почему ты называешь меня владычицей красавиц, о счастливый царь? – напустив на себя скорбь и печаль, спросила она. – Разве я не покинута и заброшена всеми? Вот уже который день я живу в твоем хариме, а ты лишь теперь вспомнил обо мне и навестил меня, да и то затем, чтобы задать свои вопросы! Теперь я вижу, что красота моя поблекла, и прелесть моя увяла, и достоинства мои потускнели…
Вздохнув, Абриза подняла глаза к потолку и произнесла стихи:
Аллахом клянусь, в разлуке с тобой нет стойкости, И как мне быть стойкою, расставшись с надеждами? И после любимого могу ль насладиться сном, И кто наслаждается, живя в унижении?